Одни считают, что они веселы, радушны и у них золотое сердце, другие – что они неискренни, угрюмы, раболепны и сварливы. Но, вероятнее всего, отчасти правы и те и другие.
Характер жителей других уголков Австрии, кажется, не столь противоречив, как у венцев, что отчасти обусловлено местом их рождения и/или национальной принадлежностью родителей. Так, скажем, в жителях Форарльберга и тирольцах сильны присущие швейцарцам черты – прилежание, бережливость, набожность и упрямство. Патриотизм и даже шовинизм особенно распространены среди горячих каринтийских парней, что, к сожалению, порой доставляет неприятности проживающей в тамошних краях внушительной словенской общине.
В общем, нация, названная «австрийцами», сформировалась в результате смешения множества языков, характеров и взглядов на окружающий мир. Она впитала в себя разные культурные традиции, и потому ее представители могут одновременно придерживаться диаметрально противоположных взглядов. (Именно воинственными австрийцами был основан первый в мире институт по изучению проблемы военных конфликтов и высказана странная мысль о создании общеевропейского союза – по взаимному согласию, не с помощью силы.)
Остальные типичные для многих австрийцев черты характера сложились у них в эпоху Меттерниха (1814—1848 гг.), когда послушание железным кулаком вбивалось в хребет нации. Послушание с одной стороны, и тактика «внутренней эмиграции» (речь о которой пойдет дальше) с другой, оказались тем стержнем, что помогал австрийцам выстоять в трудную минуту.
Внутренняя эмиграция
Австрийцы, чтобы не навлечь на себя неприятностей со стороны начальства, научились пускать пыль в глаза и жить двойной жизнью, одна сторона которой предназначается для всеобщего обозрения, а вторая – для личного пользования. Они стали непревзойденными мастерами по существованию в двух параллельных мирах сразу.
В результате австрийцы привыкли скрывать за внешним благополучием растущее недовольство. Здесь-то как раз и кроются истоки их противоречивого отношения к власти, смеси подобострастия с презрением, которым они обдают всех, кто, по их мнению, принадлежит к числу облеченных этой властью. В Австрии срывание масок превратилось в национальную забаву, доставляющую всем огромное удовольствие, ведь маски на то и существуют, чтобы их срывать. Драматург Франц Грильпарцер, который во многих отношениях был истинным австрийцем, угрюмый гений, работавший в неподверженном влиянию экономической конъюнктуры государственном секторе, как-то заметил, что его соотечественники «считают, будто величие опасно, а слава – пустая суета».
Этого взгляда австрийцы, по-видимому, придерживались еще задолго до падения своей великой империи. Он возник на основе критического отношения к власти (тогда существовавшей в форме абсолютной монархии) и самоиронии человека, бывшего умнее (или только так полагавшего) тех, кому ему приходилось подчиняться. В результате характер австрийца полон удивительных противоречий: он одновременно логичен и непредсказуем. Австрийцы то добродушны, то злы, то искренни, то лживы, то чересчур доверчивы, то чрезмерно подозрительны. И потому в Австрии можно увидеть, как какая-нибудь надменная особа вдруг смиренно кается, а осмеянию наравне с шарлатанами подвергаются и настоящие ученые.
Консервативное начало против творческого
В полном парадоксов характере австрийца глубоко консервативное начало смешалось с интересом ко всему новому и склонностью к изобретательству. Подобное внутреннее противостояние обычно заканчивается тем, что официальные власти дают новым идеям от ворот поворот. Впрочем, порой выходит и по-другому.