— Уходи. Уходи. Уходи.
— Ты чего такой злой с утра, Тиша?
— Быстро!
— Хоть денег на такси дай, — блондинка сообразила быстро, что ветер переменился.
— Портмоне в кармане куртки. Бери, сколько хочешь. Уйди только.
Спустя несколько секунд после того, как хлопнула входная дверь, его вырвало. Желчью, горечью и минеральной водой. У предательства всегда вкус желчи и рвоты. Тогда, в юности, его первое время тоже постоянно рвало. Именно желчью. Хотя, может, там было от перемены питания. А в этот раз — от пива с абсентом. Ага.
Он обессилено откинулся на подушки. Зажмурился, подышал через нос. Надо вставать. И что-то делать. Обязательно надо что-то сделать. Пока он не сошел с ума от мыслей и воспоминаний, которые нагло лезли сквозь пробитую брешь.
Заставил себя собственноручно убрать то, что натворил в спальне. И презервативы заставил себя выкинуть — хотя снова затошнило. Как девочка, бл*дь! Или как баба беременная.
Потом душ. Побрился. Порезался какого-то хрена аж два раза. Боль от защипавшего на порезах лосьона была почти сладкой. Пусть морда саднит. Пусть там.
Кнопкой чайника щелкнул привычно. А вот в кружку себе налил остатки бульона. Морс он допил еще позавчера.
Пил из кружки разогретый в микроволновке бульон. Приготовленный Варей бульон. Даже имя ее отзывалось болью внутри черепной коробки. И лицо ее — везде. На дне бульонной чашки. В окне. В экране мобильного. Везде. Белое лицо в нимбе золотых волос. И почему-то вспомнил такое же белое лицо отца. Сам весь черный, а лицо белое. Не мог оторвать взгляд от его лица. Все смотрел и смотрел — пока совсем из виду не скрылся. По лицу бежали слезы, но Тихон их не чувствовал. И над ним никто почему-то не смеялся. А должны были.
Куда бы посмотреть, чтобы не видеть лица. Лица тех, кого он предал. Чье доверие и любовь обманул. Куда спрятаться от их укоряющих глаз? На углу стола аккуратно лежит упаковка с лекарствами.
— Ты лекарство, по крайней мере, пьешь?
Пью, Варя, пью.
Старательно прочитал все исписанные мелкими буквами инструкции. Выпил, как написано. Запил остатками бульона и голым кипятком из чайника. А потом вызвал Сергея Леонидовича. За руль сегодня Тихону никак нельзя. Пальцы вон до сих пор дрожат.
Тремор. Слово вспомнилось — из Вариного обихода. Напридумывают эти медики разных слов для простых вещей. И снова в мыслях она — Варя. И боль, немного отступившая, вернулась. Тупыми молоточками в виски и противным жжением в желудке. Ему надо уйти из квартиры. Здесь совсем невмоготу. И он пошел одеваться.
На пороге вдруг замер. Дверной проем. Там, за порогом — она. Так же стояла вчера. Белое лицо. И Тину почему-то страшно стало делать шаг через порог. Слово перейти какую-то невидимую черту. После которой уже ничего не исправишь. Хотя какого хрена. Он шагнул за эту черту давно. И все равно Тихон зажмурился, выходя из квартиры. До кучи у него теперь еще и фобия дверных косяков и проемов.
По дороге в ресторан Тин решил, что ему надо все-таки выпить. Опохмелиться. Потому что адская головная боль и жжение в желудке не отпускали. Потому что было совсем херово. Потому что…
— С ангиной не шутят, Тиша!
У него ж еще и ангина. Впервые за очень долгое время ему захотелось стонать. Не от удовольствия и в постели с красивой бабой. А от боли и бессилия.
Хмуро кивнул Никодиму на входе. Потом поговорит. Сначала — выпить.
— Леха, сидра мне налей. Вишневого.
Бармен, оторвавшийся от какого-то автомобильного журнала, который листал до этого, одарил хозяина ничего не выражающим взглядом и водрузил на темную полированную поверхность стойки невесть откуда добытую табличку «Бар не работает». Тихон опешил.
— Это чего такое?
— Не видно, что ли? — Лещ повернул табличку к себе, протер полотенцем. — Бар открывается вечером. Сейчас закрыт.
— Ты берега не попутал, Лещинский?! Сидра мне дай!
Бармен отвернулся и демонстративно принялся полировать коньячный бокал.
— Бунт, значит, да? — зло выдохнул Тихон. — Ну, дождетесь вы у меня…
Слез с табурета и пошел на кухню. Нельзя опускаться до склок с собственным барменом.
— О, явился, не запылился, — так прокомментировал его появление на кухне Михаил Александрович.
Тихон чуть не споткнулся о порог. Такое ощущение, что за те неполные сутки, что его не было, у него ресторан отобрали. По крайней мере, персонал вел себя так, будто Тихон тут не хозяин больше. Тин не хозяину «Тину».
— Саныч, налей, а? Знаю, у тебя наверняка заначка есть. Не может не быть.
Шеф-повар отвесил ему тяжелый взгляд. Поправил чисто профессорским жестом свои интеллигентные очки в тонкой серебристой оправе. И выдал.
— А половником по е*альнику не желаете, Тихон Аристархович?
— Чего?! — опешил Тихий.
— Шильцем в рыльце. Лопаткой по сопатке, — услужливо подсказывал Михаил Александрович. В руке он при этом сжимал тридцатисантиметровый немецкий «шеф», что как-то сразу добавляло его словам веса.
— Вы, мать вашу, совсем охренели! — взорвался, наконец, Тихон. — Забыли, на кого работаете?! Кто вам деньги платит?! Кто ваш хозяин?!
— Ты на моей кухне глотку не дери! — рявкнул в ответ Михаил Александрович. — Я пока еще тут шеф-повар, и на этой кухне хозяин — я!
— Чего с ним говорить, — раздался за спиной Тихого голос Леща. — Половником в лоб — и весь разговор. Или ножом уж сразу.
Тин резко обернулся. Мрачно посмотрел на бармена.
— Революцию тут устроить вздумали?!
— Угу, — невозмутимо ответил уже Никодим, тоже подтянувшийся на кухню. — Стачку. Забастовку.
— Я вам устрою стачку! Без выходного пособия!
— А я уже заявление об увольнении написал, — ехидно ухмыльнулся Лещинский. — Меня в «Самшит» давно зовут. Вазген Аргамович — человек приличный, семейный, не то, что это…
Тин устало привалился к косяку кухонной двери. Они стали его преследовать — косяки и дверные проемы.
— Садись, давай, — смилостивился шеф-повар. Кивнул в сторону разделочного стола. — Рассольника тебя налью. Тебе сейчас кисленького и горячего — самое оно.
— Тарелку с горячим рассольником ему на голову, — не унимался Алексей.
— Или в штаны, — поддержал Виталий.
— Ссс… сердобольные такие! До слез прямо! — огрызнулся Тихон.
— Крокодильим слезам не верят!
Тин вздохнул. Ничего не сказал больше и прошел к столу.
Рассольник был вкусный, горячий и от него полегчало, как от самого лучшего лекарства.
— Вот что же ты бухаешь, если не умеешь, — нож шеф-повар почему-то все не выпускал из рук, и так и пристроился с ним в ладони — напротив Тихона. Рядом, не спрашивая разрешения, устроились бармен и метрдотель. Просто районная партийная тройка на разборе дела! — Не умеешь — так не пей. Вот дурак дураком ты пьяный, Тихон Аристархович. Да еще и болеешь вон как потом. Не умеешь — так и не берись.
Тихон ел молча. И все пытался отделаться от ощущения, что это уже было. Он ест суп. Ему промывают мозги. Какое-то время было слышно только, как он прихлебывает невероятно вкусный рассольник. Потом Михаил Александрович нарушил молчание.
— Застукала тебя вчера Варвара Глебовна?
Ему не хотелось об этом говорить. Ему не хотелось об этом думать. И отвечать не хотелось. Дернул плечом, негромко буркнул, глядя в тарелку:
— Ну.
Нет, пора вводить штраф за мат на рабочем месте. Весь аппетит перебили, матершинники х*ровы! Тихон доедал суп без желания и под аккомпанемент мнений о своей персоне, которые высказывались очень без купюр. И кем?! Шеф-поваром, барменом и метрдотелем его собственного ресторана!
— А ты зачем ей сказал? — не выдержал Тин и напустился на Никодима. — Кто тебя за язык тянул?! Не мог сказать, что я в командировке?! В налоговой? Где угодно! На хрен ты меня спалил, а?! Я бы перебесился, и все нормально бы было!
— Нормально? — фыркнул Виталий. — Ни х*ра ты не понимаешь, что такое «нормально», Аристархович. Я, конечно, все жизнь по кабакам да ресторанам ошиваюсь, но что такое порядочность, еще помню. А это твое потребл*дство вот уже где! — рубанул ладонью около горла.
— Нечего лезть в мою личную жизнь!
— Так не выпячивай свою бл*скую личную жизнь! И девчонок порядочных не трогай! — заорал вдруг Никодим. Лещ положил старшему товарищу руку на плечо, словно успокаивая.
— Господи… — прижал Тин ладонь ко лбу. Сумасшедший дом, а не ресторан.
— Не поминай имя Божье всуе, Аристархович, — строго одернул его Михаил Александрович. — Вспомнит о тебе раньше поры — не сдобровать тебе.
_____________
Он заглянул в кабинет — больше по привычке. Нарезал пару кругов по нему. Включил ноутбук, посмотрел в экран пустым взглядом — словно читать и даже видеть разучился. Нет. Не работник он сегодня. Совсем. Пусть все ждет до завтра. Что бы там ни было — пусть ждет.