Слуга отвел меня в его комнату. Он обнял меня и высказал вежливые упреки за то, что я заставил его напрасно ждать на набережной. Снова заговорив со мной о своем деле, он показал мне ворох бумаг, которые меня ввергли в скуку. Если я захочу акцептовать три векселя, — сказал он, — он сделает меня партнером в предприятии по поставкам говядины. Этим необычайным актом дружбы он сделает меня обладателем пяти тысяч флоринов в год. На все его предложения я попросил его не говорить больше об этом деле. Я хотел уже откланяться, когда он сказал, что хочет представить меня своим матери и сестре.
Он выходит и минуту спустя возвращается с ними. Я вижу женщину простодушного и респектабельного вида и очень юную девицу, которая мне кажется чудом. Четверть часа спустя слишком добрая мать просит у меня позволения удалиться, а дочь остается. Не проходит и получаса, как она очаровала меня своим поведением, своим лицом и всем тем, что я вижу зарождающегося в ней. Больше всего меня поразил ее живой и ум и своеобразный подход ко всему, ясное чистосердечие и простодушие, простые и возвышенные чувства, веселая и невинная живость; наконец, все вместе явило моей душе истинный портрет добродетели, который навсегда воцарился в моей душе и сделал меня навеки ее рабом.
М-ль К. К. выходила только со своей матерью, женщиной набожной и снисходительной. Она читала книги своего отца, человека умного, который не признавал романов; она стремилась узнать Венецию; никто не ходил в ее дом; ей никогда не говорили, что она чудо природы. За то небольшое время, что я там находился, пока ее брат писал, я был поглощен ответами на ее расспросы, на которые я мог найти ответы, прибегая только к примитивным объяснениям, потому что идеи, с которыми она оперировала, опирались на новейшие теории, которых она не воспринимала. Ее душа пребывала еще в хаотическом состоянии. Я не сказал ей ни то, что она прекрасна, ни то, что она интересует меня в высшей степени, потому что это было слишком правдой, и, вынашивая в душе все это в присутствии всех прочих, я боялся себя скомпрометировать.
Я вышел из этого дома печальным и погруженным в мечты, слишком пораженным редкими качествами, которые я открыл в этой девушке. Я обещал себе больше ее не видеть. Я сетовал себе, что я не тот человек, чтобы просить ее руки у ее отца. Она казалась мне единственно созданной, чтобы составить мое счастье.
Не видевшись еще с м-м Манцони, я нанес ей визит и нашел ее, на мой взгляд, все той же. Новость, которую я у нее узнал, была та, что Тереза Имер, из-за которой сенатор Малипьеро тринадцать лет назад нанес мне удары палкой, прибыла из Байрейта, где нашла свое счастье у маркграфа. Поскольку она обитала в доме напротив, г-жа Манцони, желая сделать сюрприз, послала пригласить ее к себе. Та пришла через четверть часа с маленьким мальчиком восьми лет, очень красивым. Это был ее единственный сын от танцора Помпеати, женившегося на ней; тот остался в Байрейте.
Наше взаимное удивление при встрече было равно тому удовольствию, с которым мы испытывали, пересказывая все то, что с нами приключилось с тех пор, как мы вышли из детства. Мы вспоминали наши детские шалости. Я сделал ей комплимент относительно ее жизненных успехов, и она вернула мне его, отозвавшись с похвалой о моих, но ее положение должно было сложиться прочнее, чем мое, если она в будущем выбрала правильную линию поведения. Ее претензии были значительно выше моих, и читатель об этом частично узнает позднее на пять лет от описываемого времени. Она стала крупным музыкантом, но ее судьба зависела не только от ее таланта; ее очарование оказалось еще более востребовано. Она поведала мне длинную историю о своих приключениях, обходя, естественно, молчанием те из них, которые ее самолюбие не позволило мне рассказать.
Наша беседа продолжалась два часа, в конце она пригласила меня позавтракать с ней завтра. Маркграф, по ее словам, приглядывал за ней, но поскольку я был старый знакомый, я был вне подозрений. Так говорят все галантные женщины. Она пригласила пойти тем же вечером в ее ложу в опере, где меня с удовольствием увидел г-н Папафава, ее крестный. На другой день рано утром я пошел позавтракать с ней.
Я застал ее в постели с ее сыном, который сидел у нее в ногах и встал, согласно правилам вежливости, при моем появлении. Я провел с ней три часа, из которых последний был важным. Читатель узнает о его последствиях через пять лет. За пятнадцать дней, что она провела в Венеции, я был с ней еще один раз, и при ее отъезде пообещал нанести ей визит в Байрейте, но не сдержал слова.
В эти первые дни после моего возвращения на родину я должен был заниматься делами моего младшего брата, который, имея, по его словам, прекрасное намерение стать священником, не мог этого сделать, поскольку у него не было имущества. Невежественный и не имевший никакого воспитания, не имея ничего, громе приятной внешности, он не видел для себя иного будущего, кроме как в церковном статусе, намереваясь заняться проповедничеством, в чем, как уверяли его знакомые женщины, он имел решительный талант. Я проделал для него все необходимые шаги, о которых он просил, и решил переговорить с аббатом де Гримани, чтобы тот обеспечил ему наследство. Он считал себя обязанным это сделать, получив всю мебель нашего дома, за которую ничего не заплатил. Он перевел на него пожизненно дом, которым владел, и два года спустя мой брат принял сан, отписав дом как наследство. Но это наследство было фиктивным, поскольку дом находился под ипотекой: это был, фактически, заклад одного имущества дважды. Я расскажу в дальнейшем об этом несчастном брате, когда это будет увязано с моими превратностями судьбы.
Два дня спустя после моего визита к П. К., я встретил его на улице. Он сказал, что его сестра только и говорит обо мне, что у нее накопилось множество вопросов ко мне, и что ее мать счастлива, познакомившись со мной. Он сказал, что она была бы для меня хорошей партией, поскольку принесла бы в приданое десять тысяч дукатов чистой монетой. Он просил меня прийти завтра выпить кофе с ней и ее матерью, и я сделал это, вопреки тому, что решил не ходить к ним больше. Человек легко нарушает данное себе слово.
После этого второго визита, трех часов чистой беседы, которые пролетели для меня очень быстро, я вышел столь влюбленным, что понял, что неизлечим. Я сказал, покидая ее, что завидую тому, кому ее предназначит небо, и увидел пламя души, озарившее ее лицо. Никто никогда не говорил ей такого.
Вернувшись к себе, я проанализировал характер своей зарождающейся страсти и нашел ее жестокой. Я не мог вести себя с К. К. ни как порядочный человек, ни как распутник. Я не мог представить себе, что получу ее в жены, и мне казалось, что я готов убить того, кто осмелится склонять меня к тому, чтобы ее соблазнить. Чтобы развеяться, я направился в игровое казино. Игра — это прекрасное успокаивающее для влюбленного человека.
Выйдя из игры обладателем сотни выигранных цехинов, я увидел на пустынной улице приближающегося человека, сгорбленного под тяжестью прожитых лет, в котором узнал графа де Бонафеде. Он сказал мне, после короткого вступления, что он угнетен нуждой и пребывает в отчаянии от своих обязанностей содержать многочисленное семейство.
— Я не краснею, сказал он, — просить у вас цехин, на который я смогу прожить пять или шесть дней.
Я дал ему десятку, поспешив расцеловать в знак того, что узнал его, но не смог помешать ему пролить слезу. Он сказал, уходя, что чашу его страдания переполняет состояние его старшей дочери, которая, став красавицей, предпочитает лучше умереть, чем пожертвовать по нужде своей честью.
— Я не могу, — сказал он, вздыхая, — ни поддержать, ни вознаградить ее чувства.
Понимая, чего он хочет, я взял его адрес и обещал прийти его повидать. Мне показалось любопытным увидеть, что сталось с целомудренной девушкой за те десять лет, что я не удосужился ее повидать. Я направился туда назавтра. Он обитал в квартале Бири. Я встретил там его дочь, так как отца не было. Дом был почти без мебели, что меня не удивило. Юная графиня, увидев через окно, как я подхожу, вышла встретить меня на лестницу. Она была довольно хорошо одета. Я нашел ее прекрасной и оживленной, такой же, как в форту Сент-Андре. Ее отец предупредил ее обо мне. Исполненная радости, она меня поцеловала; она не могла бы оказать более нежный прием и своему возлюбленному. Она отвела меня в свою комнату, где, предупредив, что ее мать в постели, больная и не может выйти, она снова предалась изъявлению восторгов по поводу того, что снова меня видит. Буря поцелуев, даваемых и принимаемых в пылу дружеских изъявлений, развязала наши чувства столь быстро, что то, что должно было случиться, по правилам хорошего тона, лишь к концу визита, произошло в первые пятнадцать минут. После чего наши роли, натуральные или разыгрываемые, свелись к тому, чтобы обнаружить наше изумление. По чести, я лишь мог заверить бедную графиню в том, что то, что я проделал, было лишь предвестником постоянных отношений; она это приняла, как и я в тот момент. В наступившем спокойствии она говорила со мной о нищете своей семьи, своих братьев, которые скитаются по улицам Венеции как нищие, и своего отца, который положительно не знает, где достать еды.