Любезный ответ, и в то же время критический, потому что обнажает надуманность моего комплимента. Он показал мне свои опубликованные творения. Он спросил меня, отведал ли я французских спектаклей, и я ответил, что видел в Опере «Тетис и Пелея», его вещь, и поскольку я воздал ей хвалы, он сказал, что голова его была лысая (une tête pelée).
— В пятницу в «Комеди франсез», — сказал я, — я видел «Аталию».
— Это шедевр Расина, сударь, и Вольтер ошибается, обвиняя меня в том, что я ее критиковал, и приписывая мне эпиграмму, автора которой никто не знает, и последние два стиха которой очень плохи:
Мне сказали, что г-н де Фонтенель был нежным другом м-м де Тансэн, и что г-н Даламбер явился плодом этой связи. Ле Рон было имя его приемного отца. Я познакомился с Даламбером у м-м де Графиньи. Этот великий философ постиг секрет, как не выглядеть ученым, потому что окружал себя приятной компанией людей, далеких от науки. Он обладал также искусством прибавлять ума тем, кто разговаривал с ним.
Когда я во второй раз приехал в Париж, бежав из тюрьмы Пьомби, я устроил себе праздник, снова увидевшись с Фонтенелем, и он умер через две недели после моего приезда, в начале 1757 года.
Когда я в третий раз вернулся в Париж с намерением оставаться в нем до самой смерти, я рассчитывал на дружбу г-на Даламбера, но он умер через две недели после моего прибытия, в конце 1783 года. Я не увижу больше ни Парижа, ни Франции; я слишком опасаюсь расправ обезумевшего народа.
Г-н граф де Лоц, посол короля Польского, выборщика короля Саксонского, в Париже, поручил мне в том 1751 году перевести на итальянский французскую оперу, наполненную превращениями и большими балетами, вплетенными в сюжет оперы, и я выбрал «Зороастр» г-на де Каюзак. Я должен был адаптировать итальянские слова к французской музыке хоров. Музыка сохранилась прекрасно, но итальянская поэзия не блистала. Несмотря на это, я получил от щедрого монарха прекрасную золотую табакерку и доставил большое удовольствие своей матери.
В это же время прибыла в Париж м-ль Весиан вместе со своим братом, молодая, хорошего происхождения и образованная, красивая, нетронутая и любимая до последней степени. Ее отец, служивший военным во Франции, умер у себя на родине в Парме; его дочь осталась сиротой и, не имея, на что жить, последовала чьему-то совету продать все и пробраться со своим братом в Версаль, чтобы прибегнуть к состраданию военного министра и что-нибудь получить. Сойдя с дилижанса, она сказала кучеру фиакра отвезти ее в меблированную комнату по соседству с Итальянским театром, и фиакр отвез ее в Бургундский отель на улице Моконсей, где жил я.
Утром мне сказали, что на моем последнем этаже поселились двое новоприбывших молодых итальянцев, брат и сестра, очень красивые, но не имеющие с собой ничего, кроме маленького саквояжа. Итальянцы, вновь прибывшие, красивые, бедные и мои соседи — пять поводов, чтобы пойти лично посмотреть, что это. Я стучу, снова стучу, и вот — мальчик в рубашке открывает мне дверь и просит извинения, что он в рубашке.
— Это я должен извиниться. Я пришел в качестве итальянца и вашего соседа предложить вам свои услуги.
Я вижу матрас на полу, на котором в качестве брата спит этот мальчик, и кровать, закрытую занавесками, где должна находиться, как я понимаю, его сестра, и говорю, не видя ее, что если бы я подумал, что они в девять часов утра еще в постели, я бы не осмелился стучать к ним в дверь. Она отвечает, не показываясь, что она спала больше, чем обычно, так как устала с дороги, и что она сейчас встанет, если я буду любезен дать ей минутку.
— Я вернусь в свою комнату, мадемуазель, и вы будьте добры известить меня, когда будете готовы принять мой визит. Я ваш сосед.
Четверть часа спустя, вместо того, чтобы меня позвать, она входит сама и, исполнив изысканный реверанс, говорит, что пришла вернуть мне визит, и что ее брат придет, когда будет готов. Я благодарю ее, приглашаю сесть, искренне объясняю интерес, который она мне внушает; она этим польщена и, не дожидаясь дальнейших расспросов, рассказывает мне всю короткую и простую историю, которую я выше описал; Она заканчивает ее, сказав, что должна подумать, чтобы найти за день менее дорогое жилье, потому что у нее осталось только шесть франков и ей нечего продать. Ей надо платить на месяц вперед за ту комнату, что она занимает. Я спрашиваю, есть ли у нее рекомендательные письма, она достает из кармана пакет, и я вижу семь или восемь сертификатов со службы ее отца, выписку из свидетельства рождения его, ее и ее брата, свидетельство о смерти, свидетельства о добром поведении, о бедности и паспорта, и это все.
— Я представлюсь вместе с братом, — говорит она, — военному министру, и я надеюсь, что он сжалится над нами.
— Вы никого не знаете?
— Никого. Вы первый человек во Франции, которому я рассказала мою историю.
— Мы соотечественники. Вас рекомендует ваше положение и ваше лицо, я хочу быть вам советчиком, если позволите. Дайте мне ваши бумаги, я с ними ознакомлюсь. Не говорите никому, что вы находитесь в нищете, не выходите из отеля, и вот вам от меня два луи.
Она принимает их с благодарностью.
М-ль Весиан была брюнетка шестнадцати лет, очень интересная, хотя и не настоящая красавица. Хорошо говоря по-французски, она рассказала мне о своих плачевных обстоятельствах без заискивания и без той робости, которая исходит из опасения, что лицо, которое это слушает, может воспользоваться бедствиями, о которых ему поведали. У нее был вид ни гордый, ни униженный, она не теряла надежды и не хвалилась своей храбростью: с благородной сдержанностью и без малейших признаков желания выставить напоказ свою добродетель, она являла, однако, нечто, что обезоруживало развратника; ее глаза, ее красивое лицо, белизна ее кожи, ее свежесть, ее небрежный наряд, — все меня искушало, но, несмотря на то, что она привлекла меня с первого момента возникновения чувства, я не только не предпринял ничего относительно нее, но положительно решил, что я не буду первым, кто толкнет ее на дурную дорожку. Я отложил на другое время разговоры, которые могли бы прозондировать ее на эту тему и, быть может, склонить ее к другим отношениям; Но в этот первый момент я сказал ей лишь, что она прибыла в город, где ее судьба должна свершиться и где все ее качества, данные ей природой, казалось бы, чтобы ей помочь, могут стать причиной безвозвратных потерь.
Вы приехали в город, — сказал я ей, — где богатые мужчины презирают свободных женщин, кроме тех, которые пожертвовали им свою добродетель. Если вы такая, как я думаю, и если вы решились ее сохранить, готовьтесь терпеть нужду, и если вы чувствуете в себе дух, свободный от предрассудков и готовый согласиться на все ради достижения обеспеченного состояния, постарайтесь, по крайней мере, не дать себя обманывать. Не верьте позолоченным словам, которые вам будет говорить воспламененный мужчина, чтобы добиться ваших милостей; доверяйте ему лишь тогда, когда факты будут предшествовать словам, потому что после наслаждений пламя угаснет, и вы окажетесь обмануты. Остерегайтесь также предполагать бескорыстные чувства в тех, кого видите очарованным вашими прелестями: они вам воздадут фальшивой монетой за ваши полноценные сокровища. Не будьте легкомысленны. Что касается меня, я не сделаю вам дурного, и надеюсь, что смогу сделать что-то доброе, я уверяю вас, что воспринимаю как свою сестру, потому что слишком молод, чтобы сойти за отца; я не говорил бы так, если бы не находил вас очаровательной.
Вошел ее брат, и я увидел красивого мальчика восемнадцати лет, хорошо сложенного, но без всякого блеска, говорящего очень мало и с невыразительным лицом. Мы позавтракали, и когда я захотел узнать от него, чем бы он хотел заняться, он ответил, что чувствует себя готовым делать все, чтобы устроить прилично свою жизнь.
— Есть ли у вас какие-либо таланты?
— Я неплохо пишу.
— Это уже кое-что. Остерегайтесь, если будете выходить, всех, не ходите ни в какие кафе, на прогулках ни с кем не разговаривайте. Ешьте у себя со своей сестрой, и скажите, чтобы вам выделили маленький кабинет на четвертом этаже. Напишите сегодня что-нибудь на французском и отдайте мне завтра утром, и надейтесь на лучшее. Что касается вас, мадемуазель, вот для вас книги, выберите. У меня есть ваши бумаги, я смогу сказать вам что-то завтра, потому что вернусь сегодня очень поздно.
Она взяла книги и с благодарным видом ушла, сказав, что вполне мне доверяет.
Очень желая оказаться полезным этой девушке, я целый день говорил везде, где только не был по этому делу, и слышал повсюду от мужчин и женщин, что если она в какой-то мере красива, она не пропадет, и ей надо действовать, а относительно ее брата меня уверили, что, если он хорошо пишет, ему найдут место в какой-нибудь конторе. Я подумал найти какую-нибудь светскую женщину, которая могла бы рекомендовать ее г-ну д'Аржансону и представить ему. Это был правильный путь, я чувствовал, что смогу пока ее поддержать, и я попросил Сильвию поговорить с мадам де Монконсей, которая имела большое влияние на военного министра. Она мне обещала, но захотела перед этим посмотреть на девушку.