— Резонно, — усмехнулся, передразнивая его Фредди.
И Джонатан радостно облегчённо захохотал.
* * *
Дрова привезли, как и тогда, рано утром, практически на рассвете.
Но на этот раз они знали заранее, и Андрей, предупреждённый Эркином, пришёл сам. Так что они помогли разгрузить — и получили за это с шофёров. Немного, но всё-таки. И взялись за работу. День был серый, пасмурный, то и дело начинался мелкий и какой-то по-осеннему противный дождь, и если за их работой и следили, то только из окон.
Слаженная привычная работа. Как и тогда, они начали с дальнего конца. Как и тогда, пилили и кололи сразу на три сарая. И привычно негромко беседовали, не прерывая работы.
— Кормят как?
— Как и тогда. Вскладчину.
— Ладно. А ничего дрова.
— Те лучше были.
— И эти просохнут. А эта, смотри, так сарай и не сделала. У неё же из-под навеса покрадут всё.
— Её проблемы, — хмыкнул Эркин.
— Кто бы спорил, — кивнул Андрей.
О починке лестницы и том обеде он молчал вмёртвую. Эркин раньше боялся, что сорвётся Андрей, скажет что-то, намекнёт… но Андрей умел, когда надо, молчать.
— Слушай, — Андрей тихо засмеялся, — тут поп объявился, не видел ещё?
— Кто?
— Поп. Ну, священник. Priest. Я раньше не видел его. Тощий, длинный. И одет… не по-людски.
— А, — незаметно кивнул Эркин. — Видел.
— Не цеплялся он к тебе?
— С какого хрена я ему?! А к тебе что…?
— Да иду я третьего дня со станции, — начал Андрей. — Умотались мы тогда с ящиками этими, в рубчик, помнишь?
— А, помню. Дурынды все в рёбрах и уцепиться не за что. Они?
— Во-во. Ну, иду, ногами за мостовую цепляюсь. А он, видно, за пьяного принял. И начал. Про образ божий…
— И что мы все братья во господе?
— Ага! Так он и тебя заловил?
— Да нет, — Эркин усмехнулся. — Он сюда приходил. Я лучину щепал и видел, как он по домам ходил. Ну и… послушал немного.
— А к тебе не подходил, значит?
Эркин долго зло молчит и наконец выпаливает длинное замысловатое ругательство. Андрей понимающе кивает. Значит, нельзя Эркину об этом говорить. Видно… как ему самому про отца. Ладно. Но кое-что всё-таки надо обговорить.
— В церковь звал?
— Велел ходить, — поправил Эркин, с ходу поняв Андрея. — Придётся идти. Если он так залавливать по домам начнёт… хреново.
— Придётся, — кивает Андрей. — Ну, что, давай в топоры?
— Давай, — Эркин прислоняет пилу к козлам.
Здесь уже не поговоришь. Только если в полный голос. Но об этом вслух нельзя…
…он щепал лучину, сидя на пороге сарая, когда на его руки упала тень. Поднял голову и увидел. Нет, он уже видел раньше этого долговязого беляка, но никак не ждал, что тот подойдёт к нему.
— Ты здесь живёшь?
Он привычно встал, опустив голову и разглядывая свои кроссовки и ярко начищенные ботинки беляка. Не знаешь, как отвечать — молчи. Обзовут скотиной, тупарём, даже ударят, но отстанут.
— Подними голову.
Он осторожно понимает голову, видит узкое, словно сплющенное с боков лицо и отводит глаза.
— Я спросил. Ты живёшь здесь?
Не отстаёт сволочь поганая, придётся отвечать.
— Я снимаю койку, сэр.
— Значит, у тебя есть дом?
На это ты меня не поймаешь, гадина, но лучше промолчать.
— И где же твой дом? — белый улыбается. — Вот эта дверь?
Выдавил всё-таки. И не соврёшь: вон уже толпятся… рожи соседские.
— Да, сэр.
— Твоя хозяйка дома?
На это ответить можно. Назвал хозяйкой, можно и подыграть. Лишь бы Женя не сорвалась.
— Да, сэр.
— Отлично. Пойдём.
Он с тоской оглянулся на свою незаконченную работу и, привычно заложив руки за спину, пошёл в дом. Лишь бы Женя увидела из окна, поняла бы…
…— Готово?
— Готов. Закрываю.
Три сарая сделано, и они переходят к следующим.
Нет, надо сказать Андрею.
— Понимаешь, он по домам ходит.
— Ага, — Андрей, кивая, встряхивает кудрями.
— По всем домам. И… со всеми говорил.
— Обошлось? — Андрей вскидывает на него глаза и тут же опускает их.
— Пока, вроде, да. Но пойти придётся. А то… боюсь, он опять припрётся.
— Ла-адно, — улыбается Андрей. — Сходим, послушаем. На перегоне было, помнишь?
Эркин кивает и невольно смеётся воспоминанию…
…Они второй день как вышли на Большую Дорогу, о которой столько рассказывал Фредди. После безлюдья заброшенных имений… шум, гам, столпотворение. Какие-то чудные типы, которых и не знаешь: то ли шугануть, то ли пожалеть. Вчера русские из комендатуры собрали всех пастухов и долго объясняли им про их права. Как там? Трудовое законодательство, во! Что должны быть выходные дни и свободное время, а работа тогда оплачивается вдвойне, как должны обеспечиваться и вообще… Даже белые ковбои подвалили и слушали. А этот … Этот ходит сам по себе. Белый, в чёрном и каком-то нелепом костюме, худой, с не злым, вроде бы, лицом и странными словечками. Ну, ходит и пусть себе ходит. Они уже поели и пили кофе, когда этот беляк подошёл к их костру, ведя в поводу старого тёмно-гнедого коня.
— Добрый вечер, дети мои.
Андрей даже поперхнулся от неожиданности, но Фредди спокойно ответил:
— Добрый вечер, преподобный отец. Садитесь, выпейте с нами кофе.
Фредди уже устроил такую проверку двум своим знакомцам, и они с Андреем получили большое удовольствие, наблюдая, как те выкручиваются, чтобы и к костру рядом с цветными не сесть, и с Фредди не поссориться. А этот как? К их изумлению, этот тип кивнул и сел к костру со словами:
— Благодарю, сын мой.
Сел между Андреем и Фредди, точно напротив, дескать, у одного костра, но не рядом. Ну что ж. Он встал, покопался во вьюке, вытащил ещё одну кружку и отдал Фредди.
— Пойду, стадо обойду, — похоже, у беляка дела с Фредди, так чего им мешать?
— Не спеши, сын мой.
Он вздрогнул от неожиданности, а беляк продолжал:
— Всё спокойно, и стадо ваше на месте. А я хочу поговорить с вами.
Он покосился на Фредди и сел. Но уже поближе к Андрею. Вот и не злой, вроде, беляк, а чего-то не по себе. Фредди налил беляку кофе, тот вежливо отхлебнул и повёл уже совсем несообразный разговор:
— Слышали вы когда-нибудь Божье слово, дети мои?
— Неа, — охотно ответил Андрей, а он молча помотал головой.
— Прискорбно, но сердце человека должно быть открыто слову Господнему.
— Нее, — Андрей улыбается во весь рот. — Я ушами слушаю.
Фредди хмыкает, а беляк неожиданно улыбается и, совсем не рассердившись, ловко отвечает:
— Слушаем мы ушами, но слышим сердцем.
Андрей незаметно пихает его в бок локтем и охотно смеётся.
— Слово Господне обращено ко всем, и милость Его безгранична. Кем бы ни был человек, но если сердце его раскрыто слову Господнему, то благодать божья осенит его.
Это что-то непонятное, но, верный привычке ни о чём не спрашивать и вообще не говорить, пока тебя впрямую не спросили, он молчит, глядя в огонь.
— Что вы слышали о Боге, дети мои?
Фредди курит и отвечать, похоже, не собирается. Андрей… Андрей пожимает плечами.
— Нуу… разное болтают. Каждому верить, так крыша поедет.
Обиделся беляк? Нет, смеётся и кивает.
— Люди слабы и невежественны перед силой и мудростью Господа, и верить каждому неразумно. Но есть книга, где каждое слово и каждая буква даны Господом…
— Господь — это бог? — перебивает беляка Андрей и, увидев кивок, удивляется: — Так он это… писатель? Книги сочиняет? Я об этом, верно, не слышал.
Фредди с трудом сдерживает улыбку, а беляк смотрит на Андрея с какой-то жалостью.
— Библия нам дана Господом. А книги сочиняют люди, сын мой. А ты? — беляк смотрит теперь в упор на него. — Ты знаешь о Боге?
Он не знает, как отвечать, и смотрит на Фредди. Фредди курит, разглядывая огонь, и помогать явно не хочет. Придётся отвечать.
— Нет, сэр.
— Совсем ничего, сын мой?
Ну ладно, получи. Напросился.
— Бог для людей, а я… мне бог не положен.
И в ответ неожиданное:
— Кто тебе это сказал?
Дурак, беляк чёртов, неужели не знает? Наверное, притворяется. Ну что ж, правду говорить нетрудно.
— Надзиратели, сэр. Рабу его хозяин — бог. Меня так учили, сэр.
Беляк качает головой.
— Эти люди, кто так говорил, заблуждались.
— Врали? — влезает Андрей.
— Нет, сын мой, заблуждались. Все люди — дети Господа. Он любит всех своих детей и заботится о них, и страдал за них. Неужели ты никогда не слышал слово Божье, сын мой?
Опять беляк смотрит в упор, не отвертеться. Ну, так ещё получи.
— Надзиратель был, сэр, он много о боге говорил. Когда у него запой начинался.
— А другие…?
— Они не пили, сэр, — и уточняет: — Не так много пили.
Беляк качает головой.
— Жаль, конечно, что слово Божье ты слышал из осквернённых уст. Но… надежда и любовь — сила Господня. Приходите оба завтра вечером, и слово Господне коснётся сердец ваших.