А с другой стороны, бездействие может оказаться правильной и эффективной стратегией, если ты бездействуешь, находясь в нужное время в нужном месте. Нынешний капитализм не случайно западные социологи сравнивают с казино. В успехах и поражениях личности не больше логики и заслуги, чем в выигрыше игрока в рулетку. Можно, конечно, не играть (позиция «лузера»), но и игрок может запросто оказаться разоренным.
В 1998 году крушение рубля стало первым примером социально-культурного шока, заставляющего людей резко изменить свои роли. Вы были убеждены, что ваши доходы, ваш новый статус и образ жизни – законное и правильное отражение вашего преимущества. Вы «вписались», вы доказали, что вы не «лузер». Вы рисковали и выигрывали. Но вдруг стряслось нечто далекое и непонятное. Упал какой-то тайский бат, случился азиатский финансовый кризис, и все ваши сбережения, ваша работа, ваши планы – все исчезло в один миг.
Если ваше поражение и победа – исключительно результат ваших достоинств, если система справедлива и правильна, награждая лучших, то как это могло произойти. Разве система сама не доказала вам на протяжении всех предыдущих лет, что вы лучший, что «вы этого достойны». А если так, то почему вдруг все рушится, и вы оказываетесь в одной компании с теми, кого считали безнадежными «неудачниками». И хуже того, некоторые из этих самых «неудачников» вдруг преуспевают, не сделав почти никаких усилий. Например, их предприятие, которое вчера еще дышало на ладан, вдруг резко набирает обороты. И рабочий или инженер, которому даже не хватало инициативы, чтобы сбежать на другое, более привлекательное место, поискать счастья в бизнесе или рискнуть переквалифицироваться в рэкетиры, внезапно обретает стабильный доход и уважение, в то время как его вчера преуспевавший собрат распродает последнее имущество, стремясь как-то выжить.
Шок 1998 года был очень полезным, но кратким. Вскоре его сменил экономический подъем. Культ успеха вернул себе господствующее положение. Термин «лузер» не исчез из нашего лексикона, хотя применять его стали немного более осторожно.
Тем не менее события 1998 года не прошли даром. В идеологическом плане они сыграли огромную роль, научив некоторое количество наших сограждан задавать вопрос «почему». Если у нас появилось некоторое подобие левого движения и левой интеллектуальной среды, то именно благодаря потрясению 1998 года. Если критическое мышление стало привлекательным для некоторого количества молодых людей, то благодарить за это надо дефолт и крах.
Впрочем, элиты извлекли собственные уроки из произошедшего. Они стали более лицемерными. Ведь лицемерие – это защитная реакция власти и элит перед лицом неблагоприятной реальности. Власть стала патриотичной. Служение обществу по-прежнему отвергается, но отсутствие обязательств перед народом компенсируется демонстративной лояльностью по отношению к государству. Чем более само государство ведет себя жестко и по-хамски, тем более искренен такой патриотизм, поскольку поведение власти полностью соответствует нормам поведения, принятым в самом обществе между вышестоящими и нижестоящими. В этом плане патриотизм русского хамства является куда более подлинным, чем его ханжеская западническая критика, – ведь ни сам критик, ни его слушатели совершенно не заинтересованы в том, чтобы самим, вне государственной системы изменить отношения между «верхними» и «нижними», они лишь требуют, чтобы государство перестало хамить лично им, оставляя за собой право хамского пренебрежения по адресу нижестоящей массы «лузеров».
Впрочем, само по себе хамство обрело черты респектабельности, сменив вызывающие красные пиджаки на элегантные костюмы (smart suites) от добротной фирмы. Успех стал более стильным, добротным и цивилизованным, что ничуть не изменило его отношения к неуспеху. Презрение и высокомерие стали частью стиля.
Единственное, чего не удалось добиться российским элитам, так это аристократизма. И не только потому, что нет у них громких титулов и красивых родословных, а потому что аристократический тип поведения предполагает хоть какую-то ответственность и какие-то обязательства. Аристократизм требует если не искреннего благородства, то хотя бы его более или менее убедительной имитации. Это уже слишком!
«Успешный человек» российского разлива благополучно прожил уходящее десятилетие, постаравшись забыть ужас 1998 года как кошмарный сон. Но неприятная социальная практика возвращается, не сном или фантазией, а очевидной и непреодолимой явью мирового хозяйственного кризиса.
Успех оборачивается очередной катастрофой. Правила игры вновь меняются.
И в этом есть глобальная историческая справедливость. По большому счету кризис – это всего лишь наказание за то, что одна часть общества имела наглость называть своих сограждан «лузерами», а другая – позволила себя так называть.
Долбаки
Анатомия неудачи
Михаил Харитонов
Мы с ней говорим только по телефону, но я ее вижу. Клеклая, убитая пергидролем прядь, рука на колене, во все лицо – страшное слово «опять». Нет, хуже – «снова». «Опять» – это повторение, а «снова» – когда вроде бы кончилось, вот уже совсем кончилось – и обратно началось. Сново-здорово.
– Ну потом мы еще посидели, и, в общем, я с ним поехала. Не знаю почему. Я думала, у нас что-то будет. А он позвонил друзьям, при мне, и говорит… – долгий, с соплями, всхлип.
Немолодая нетрезвая женщина звонит старому знакомому, чтобы он пожалел. Не утешил, ее нельзя утешить. Не выслушал – слушать там уже давно нечего. Пожалел. Она тянет из меня эту жалость, я и ее вижу – тонкая, липкая ниточка клейкого вещества. С каждым разом ниточка все тоньше.
Мне жаль тех, кто ее окружает. Но я ее все-таки слушаю. Это все-таки лучше, чем телефон доверия.
– А потом мне стала мама названивать, мы с ней поругались, ну как обычно, и мне некуда было деться, понимаешь, некуда…
Она не шлюха, нет. Она вообще, кажется, не очень интересуется своим телом, в том числе и в этом смысле. Она просто регулярно влипает в каких-то мужиков, всегда плохих, причем и влипает как-то так плохо, криво, скверно, обязательно с какими-нибудь малоаппетитными деталями и эпизодами.
Это стоило ей семьи, работы по специальности, просто хорошей работы, теперь ей предложили в супермаркет, консультантом по продажам, ну, типа продавцом, в общем-то, деньги смешные, думает.
– Я дура, да? Я дура? Я слабо… слабо… характерная? – слово выговаривается с трудом.
Я хочу ей сказать, что она живет неправильно и делает глупости. Но она сама это знает, без меня. Ей не нужны мои советы, ей вообще не нужно ничего полезного. Ей нужно, чтобы ее жалели, хоть чуточку.
???
«Неудачник» – слово русское, щадящее. Подразумевается, что человеку все время не везет, по каким-то внешним, в общем-то, причинам. Человек-то, может, и хороший, вот только не фартит ему.
«Лузер» – слово более широкое по смыслу, но и более жесткое. По смыслу, это не столько невезунчик, сколько человек, систематически проигрывающий, и при этом вызывающий презрение. Не столько самим фактом проигрыша, сколько чем-то другим.
Проиграть можно по разным причинам. Самая величественная – взяться за непосильное и изнемочь в борьбе, свершив возможное и невозможное. Это вызывает уважение даже у врагов. Можно ли считать неудачником, скажем, Наполеона после Ватерлоо? Нет, не получается. Великий человек и в поражении велик. Посягнувший на небывалое и павший – фигура трагическая, но почтенная. Даже если это крайне неприятный человек. Возьмем, скажем, не Наполеона, а Гитлера, – он кто угодно, но не лузер. И дело тут не в размахе. Человек, повелевающий армиями, не может считаться ничтожным по определению? Да легко. Возьмем, например, господина Керенского, диктатора российского. Он, пусть и недолго, управлял великой страной. В отличие от того же Гитлера, выжил – и прожил долгую, не слишком напряженную жизнь. Легко, можно сказать, отделался. И его все дружно считают неудачником. Причем без особенных даже усилий советской пропаганды – та в основном занималась очернением фигуры Николая Второго, в чем и преуспела.
Дальше – «мог выиграть, но не вышло». Сочетание неблагоприятных обстоятельств, плохие звезды, банальное невезение. Во всем есть элемент случайности, кому-то выпадает и решка. Это тоже понятно и особенных вопросов не вызывает.
Бывает, что человек в проигрыше виноват. Например, не рассчитал сил или не умеет играть в данную игру. Тут отношение жестче – не умеешь, не берись, и все такое. В таких ситуациях поражение воспринимается как полезный и заслуженный урок. Вдругорядь будешь умнее, парень. Если поражение такое, что после него остается труп, – то же самое: что поделать, он был сам виноват. Нечего, типа, было задираться в баре, где пьют каратисты.