Описав весьма подробно
Ряд заслуг Луи-Фклиппа,
Обратился он к медведю
И к бесстрашному Ласкаро.
"Ты, Ласкаро,--так воскликнул
Наш оратор, отирая
Пот со лба трехцветным шарфом,
Ты, Ласкаро, ты, Ласкаро,
Ты, сразивший Атта Тролля,
Бич испанцев и французов,
Ты -- герой обеих наций,
Пиренейский Лафайет!"
Получив официально
Аттестацию героя,
В тихой радости Ласкаро
Покраснел и улыбнулся.
И потом весьма бессвязно,
Как-то странно заикаясь,
Пробурчал он благодарность
За оказанную честь.
С тайным страхом все глядели
На неслыханное диво,
И в смятенье бормотали
Изумленные старухи:
"Как, Ласкаро улыбнулся!
Как, Ласкаро покраснел!
Как, заговорил Ласкаро,
Этот мертвый сын колдуньи!"
А медведя ободрали,
С молотка пустили шкуру;
За нее скорняк какой-то
Отсчитал пять сотен франков,
Превосходно обработал,
Красным бархатом подбил
И немедленно кому-то
Продал за двойную цену.
И затем, Джульеттой куплен
Из четвертых рук в Париже,
Пред ее постелью в спальне
Лег медвежий мех ковром.
Часто голыми ногами
Я в ночи стоял на бренной
Оболочке Атта Тролля,
На его земной одежде.
И, глубокой грусти полный,
Строки Шиллера читал я:
"Чтобы стать бессмертным в песне,
Надо в жизни умереть".
ГЛАВА XXVI
Ну, а Мумма? Ах, ведь Мумма -
Женщина. И вероломство
Имя ей. Ах, женский пол,
Как фарфор китайский, ломок!
Разлученная судьбою
С благородным, славным мужем,
Не погибла от печали,
Не сошла с ума от горя,-
Нет, напротив, продолжала
Жить в веселье, в вечных танцах
И в погоне за успехом
Перед публикой ломаться.
Наконец в Париже Мумма
Обрела в Jardin des plantes
Положение, и место,
И пожизненную ренту.
И когда в воскресный полдень
Я пошел туда с Джульеттой
Показать ей все причуды
Чуждой фауны и флоры:
Дромадера и жирафа,
Баобаб и кедр ливанский,
Золотых фазанов, зебру;
И когда, болтая нежно,
Мы остановились с нею
Пред обширным рвом -- сезонной
Резиденцией медведей, -
Боже, что мы увидали!
Исполин медведь, отшельник
Из Сибири, белоснежный,
Там с медведицею черной
Предавался пылким играм.
То была -- о, небо! -- Мумма,
Да, супруга Атта Тролля.
Я узнал ее по блеску
Влажных и влюбленных глаз.
Ах, она, красотка Мумма,
Юга черное созданье,
Вдруг сошлась с каким-то скифом,
С варваром пустынь полярных.
Близ меня стоявший негр
Мне сказал, сверкнув зубами:
"Есть ли зрелище прекрасней,
Чем утехи двух влюбленных?"
Я ответил: "С кем, простите,
Честь имею говорить?"
Он воскликнул удивленно:
"Как? Меня вы не узнали?
Я ведь мавр, у Фрейлиграта
В барабанщики попавший.
В те года жилось мне плохо,
Был я одинок средь немцев.
Но теперь я сторож в парке,
Предо мною все растенья
Тропиков моих любезных,
Предо мною львы и тигры.
И гораздо здесь приятней,
Чем на ярмарках немецких,
Где за скверный харч гоняют
Ежедневно барабанить.
Мне тепло в ее объятьях,
Как в отечестве любезном.
Ножки дорогой супруги
Мне слонов напоминают,
А ее французский щебет -
Черный мой родной язык.
Брань ее напоминает,
Как трещал мой барабан,
Обрамленный черепами
И пугавший льва и кобру.
При луне плутовка плачет
Наподобье крокодила,
Что прохладой ночи дышит,
Глядя ввысь из волн прогретых.
И она отлично кормит.
Что ни даст, я пожираю,
Как на Нигере, с могучим
Африканским аппетитом.
Вот я и животик круглый
Нагулял. Из-под рубашки
Он глядит, как черный месяц
Из-за легкой белой тучки".
ГЛАВА XXVII
Августу Варнхагену фон Энзе
"Где, маэстро Лодовико,
Вы набрали эти сказки?" -
Так с улыбкою воскликнул
Старый кардинал фон Эсте,
О неистовствах Роланда
Прочитав у Ариосто,
Преподнесшего поэму
В дар его преосвященству.
Да, Варнхаген, старый друг,
На твоих устах играет
Та же тонкая улыбка
И слова почти что те же.