Лотр и повернулся только потому, что она, словно поняв, что ничего не сможет сделать, крепче обняла его плечо.
— Ты не бойся, девушка. Тебе со мной будет хорошо.
— Мне со всеми было хорошо.
— И с ним?
— И с ним. С последним.
— Ну-ну... Не с первым и не с последним.
— Мне надоело это, ваше преосвященство.
— Ты будешь называть меня преосвященством и дома? — перевёл разговор на другое нунций. — Брось... Что, тебе надоели богатство, известность, сила? Лучше было б за вонючим кожемякой замужем? Ты довольно легкомысленная девка, ты хочешь жить, как следует. Так?
— Так, — усмехнулась она.
Он закинул руку назад и погладил её бедро.
— А теперь улыбайся. Вон скачет капеллан.
Доминиканец осадил возле них ощеренного коня. Худой, поджарый, с пронзительным умным взором серых глаз, он был даже симпатичен и этим взором, и змеистой, еле уловимой усмешкой. Хитрая, старая лиса. С почтительностью поглядел на женщину, поняв, что всё решено, поклонился Лотру.
— Вам удобно с ней, ваше преосвященство?
— Своё я привык ощущать телом, а не видеть на другом коне. Мне приятно, и этого достаточно.
— Ваша правда, — признал доминиканец.
В молчании ехали они дорогой. Монах только единожды бросил на кардинала пытливый взгляд, а потом ехал молча, внешне рассеянный, понимая, что собеседник заговорит первым, если захочет.
— Слава Иисусу, — внезапно очень тихо произнес Лотр.
— Я не понимаю вас, — с доброжелательной спокойной улыбкой ответил капеллан.
— Мечтаете поскорей скинуть рясу?
— И здесь смысл сказанного вами тёмен для ушей моих.
— Вы учились в Саламанке? — перешёл на латынь кардинал.
— Доктор honoris causa [19] , — также по латыни ответил капеллан.
— Привет от друга.
— Какого?
— Игнатия Лойолы.
— Кого?
— Хватит, вот знак.
И он протянул монаху ладонь, а на ней медальон со змеёй, обвившей подножие креста. Змея приняла угрожающую позу, обороняя крест.
— Внутри также всё, что нужно.
— Я не понимаю только одного, — молвил монах.
— Откуда я знаю?
— Да. Откуда вы знаете, если идея братства Иисуса только зародилась в голове...
— Если идея эта — две тысячи человек, способных на всё.
— Вы и это знаете?
— Знаю.
— Такой немногочисленный круг, — изрек капеллан.
— Этот круг скоро будет самым могущественным орденом на земле. Самым могущественным, ибо самым невидимым.
— Не надо об этом. Папа ещё ничего не знает и не утвердил.
— Он скоро утвердит. Мы позаботились об этом. Кажется, он согласен...
— Боже, какой неожиданный успех.
— Почему неожиданный, — улыбнулся Лотр. — Жданный и заслуженный. Триста лет существуют францисканцы-бродяги. Нищенство снискало им людскую любовь, жизнь среди людей — знание их и влияние на них. Но они приметны, хотя бы облачением. И триста лет существует твой, доминиканский, орден. Он грызёт врагов Бога, как пёс. Начав с вальденсов и катаров, вы уничтожаете ереси, вы руководите инквизицией, но вы также на глазах. Естественно было бы создать братство, которое жило бы в миру, как францисканцы, и знало бы людей, как они, но одновременно рвало бы еретиков, как псы Господни. Искореняло бы их — не грубым топором, разумеется, — оставим его вашему... гм... теперешнему ордену, а более тонким оружием. — Он покачал медальоном: — Хотя бы вот таким. И этот орден должен быть невидимым и всепроникающим, как смерть, знать всё и вся, даже то, о чём враг страшится подумать. Тайный, могучий, не выдающий себя одеянием, с магнатом — магнат, с хлопом — хлоп, с вольнодумцем — вольнодумец, с православным — православный, но всегда — яд самого Господа Бога во вражьем теле.