Никомед немного успокоился и принялся отдавать команды. Странный народ эти патриции, но тут, по крайней мере, все законно — есть надлежащий документ, а значит, ему ничто не угрожает. Ой, да пусть уже сами разбираются, у бедного шкипера и своих забот хватает.
Окончательно он успокоился, когда Фабий вручил ему несколько золотых монет и пообещал дать еще, если он того заслужит. Так что теперь у Никомеда было только одно желание — оправдать доверие столь высокого лица, что несомненно будет способствовать улучшению финансового положения уроженца Халкедона.
Вот почему «Золотая стрела» быстро развернулась и двинулась в восточном направлении. Шли пока на веслах — ветра не было; но шкипер надеялся, что за Ильвой бог Эол вспомнит о своих обязанностях, и можно будет поставить хотя бы грот. Время — деньги. Он ведь и так выбьется из графика с этими незапланированными поездками. А хозяину это явно не понравится, тем белее, что Никомед отнюдь не собирался делиться с ним полученными от Фабия деньгами.
Цезарь остался в каюте капитана; человек, которого привел Фабий, тоже спустился туда. Сам патриций находился на палубе — вместе с Сабином они стояли у борта. Корникс, умоляя богов надоумить его хозяина не лезть больше во всякие подозрительные дела, расположился на корме, наблюдая за действиями рулевого и время от времени поплевывая в воду.
Было тихо, лишь судно с легким шипением резало волны, ритмично поднимались и опускались весла в руках опытных рабов, негромко скрипели снасти, да иногда раздавался ворчливый голос Никомеда, подгоняющего кого-то из матросов.
На небе игриво перемигивались яркие звезды, за кормой оставались немногочисленные огоньки Пьомбино, а прямо по курсу уже вырастала темная громада острова Ильва, от которого до Планации было рукой подать.
Сабин и Фабий долго стояли молча, всматриваясь вдаль и думая каждый о своем.
— Когда ты принял письмо? И где? — спросил вдруг сенатор.
Сабин ответил, рассказал со всеми подробностями. Фабий кивнул и опять замолчал.
Плескалась вода за бортом, глухо звучали голоса матросов, скрипели уключины. Рабы старательно налегали на весла, горячо молясь, чтобы боги, наконец, послали попутный ветер и избавили их от каторжного труда.
Эол услышал их — ведь богам все равно, молится ли знатный патриций или жалкий раб, лишь бы искренне молился.
— Ставить парус! — крикнул Никомед с мостика. — Шевелись, бездельники!
Матросы засуетились: некоторые принялись разматывать льняное полотно, другие подтягивали снасти, один полез на мачту.
Сабин и Фабий наблюдали за этим оживлением.
— Теперь пойдем быстрее, — с видом опытного моряка произнес трибун. — Этот проклятый грек, конечно, большая сволочь, но дело свое знает.
Сенатор усмехнулся.
— Думаю, тебе не стоит обижаться на него, — сказал он. — Наоборот, видишь как все удачно получилось? Клянусь Фортуной, ты счастливчик, Гай Валерий.
— Да уж, — буркнул Сабин. — Что-то пока мне не очень весело и, честно говоря, я несколько опасаюсь за свое будущее.
— Ничего, — успокоил его сенатор. — Думаю, все будет хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ты думаешь. Поверь, я сам от души надеюсь на благополучное окончание этой истории. А что тебе повезло — это точно. Если бы ты сам поплыл на Планацию и там тебя заметила стража — а она бы заметила, можешь мне поверить — с тобой вообще никто не стал бы разговаривать. Продырявили бы копьями, и все. Такой у них приказ.
Сабин нахмурился. Что ж, вполне может быть. Уж, конечно, Агриппу Постума стерегут не так, как мелкого воришку, пойманного на краже кур.
Парус, тем временем, взвился вверх, затрепетал и захлопал на ветру, потом натянулся. Судно несколько раз дернулось и плавно двинулось дальше.