Фауста, ни на йоту не отступая от своего адского замысла, бросилась к ней и заставила подняться:
— Слушай, Леонора! Тебя помиловали! Ты жива…
— Да… да… жива… свершилось чудо… Но я же видела петлю над головой… я чувствовала руки палача на своих плечах… Жива… только я устала, безмерно устала… Что со мной?
Фауста снова схватила Саизуму за руки:
— Ты стала матерью! Твой ребенок, плод греха, дочь Жана де Кервилье, уже появился на свет. И ради ребенка, ради этого невинного создания тебя помиловали…
— Помиловали? — пролепетала цыганка. — Значит, у меня есть дочь?
Она внезапно рассмеялась, потом застонала. На Фаусту цыганка больше не смотрела и, казалось, вообще забыла о ней. Она с ужасом и радостью осознала, что у нее есть ребенок, девочка. Саизума опять опустилась на пол и закрыла лицо ладонями; она тихо всхлипывала.
— Так что же? — продолжала Фауста. — Хотите вы увидеть свою дочь? Леонора де Монтегю, есть ли в твоем сердце хоть капля жалости к невинному созданию?
Цыганка, дрожа, с трудом проговорила:
— Я часто звала кого-то… наверное, ее, мою девочку… но я не знала тогда, что у меня есть дочь… будь она рядом, одна ее улыбка спасла бы меня от мучительных страданий…
— Вы хотите ее видеть? — настойчиво и нежно повторила Фауста.
— А где она? Почему она не со мной? Разве может дочь жить вдали от матери?
— Я скажу тебе, где она.
— Ах, вы все знаете! — в голосе Саизумы прозвучала настороженность. — А кто вы такая? Что вы от меня хотите? Зачем вам я и моя дочка?
— Похоже, разум возвращается к тебе! — сказала Фауста. — Ты спрашиваешь, кто я такая… Просто женщина, которая жалеет и сострадает… разве этого не достаточно? Я случайно узнала тайну твоей жизни, случайно встретила твоего возлюбленного и твою дочь, а теперь хочу, чтобы ты стала счастлива…
— Доченька! Доченька! — простонала цыганка.
— Послушайте, бедная моя, вы стали матерью, но горести к тому моменту уже помрачили ваш разум, и вы оказались в тюрьме…
— Тюрьму я помню, — задумчиво произнесла Саизума. — Там было страшно… плохо…
— Злые люди захватили вашего ребенка… понимаете? — объясняла Фауста.
— Да… злые… они меня посадили в тюрьму, а ее забрали и унесли…
— Вы поняли? Они взяли вашего ребенка…
— Бедная крошка… она так страдала…
— Нет-нет, успокойтесь… она жила счастливо и спокойно. Нашелся добрый человек, отобрал девочку у злодеев, воспитал как собственную дочь…
— Благослови его Господь! Как его звали? Я буду молиться за него!
— Он умер, — ответила Фауста.
— Умер? Судьба всегда жестока к праведникам!.. Но, наверное, он умер, прожив долгую счастливую жизнь? В спокойствии и в довольстве?
— Нет! Бедняга погиб в тюрьме.
— Скажите, как его звали? — сквозь слезы спросила цыганка. — Раз уж я никогда не увижу этого святого человека…
— Фурко, прокурор Фурко… Запомните это имя…
— Фурко… Никогда не забуду… Но почему же он оказался в тюрьме? За что?
— Из-за вашей дочери.
— Нет! Не может быть! Нет, сударыня, моя дочь никому не причинила зла!
— Вы меня не поняли: ваша дочь действительно оказалась причиной заточения и гибели прокурора Фурко, но нечаянно, против своей воли. Поверьте, она очень любила его, почитала как отца…
— Но почему? Почему же?
— Дело в том, что прокурор Фурко захотел воспитать дочь в той же вере, что исповедовала ее мать, то есть вы…
— В вере? А я и не знаю, какой я веры… — растерянно сказала цыганка.
— Вспомните — ваш отец не был католиком…
— Да, кажется… мы не ходили в католические храмы…
— Вы принадлежали к тем, кого называют гугенотами… И прокурор Фурко захотел, чтобы и Жанна…
— Жанна? — прервала ее цыганка.
— Да, Жанна, так назвал девочку приемный отец.
— Жанна! — мечтательно повторила Саизума, и улыбка осветила ее изможденное лицо.