Так же просто вчера на улице женщина, возвращаясь от жнивья, подошла и протянула руку в рукопожатии привета. Теперь они жнут золотой ячмень. Вереницы людей с венками цветов на головах несут за спиною связки золотых колосьев и поют звонко и радостно, поют золотыми полноголосными гирляндами.
Живем в Ладакхском дворце. Развалины исполинских замков бледнеют перед этим живописным нагромождением, вознесшимся среди чаши разноцветных гор. Где мы встречали такие высокие террасы крыш? Где мы ходили по таким разрушенным закоулкам? Это было на картине «Мехески – лунный народ»[334]. Да, это те самые башни. Только здесь живут не мехески, а потомки Гэсэр-хана. Короли Ладакха ведут свое происхождение от героического Гэсэр-хана.
Как прекрасно, что Юрий знает все нужные тибетские наречия! Только без переводчика люди здесь будут говорить о серьезных вещах. Сейчас нужно брать в полном знании, в ясном, реальном подходе. Любопытство неуместно. Только настойчивая любознательность!
Восьмого сентября письма из Америки. Многие вести нас уже не застанут. Письма шли шесть недель – удачно попали на пароход.
В комнате, избранной как столовая, на стенах писаны вазы с разноцветными растениями. В спальне, по стенам, – всё символы чинтамани, камня сокровища мира. И черные от времени резные колонны держат потемневший потолок на больших берендеевских балясинах. Низкие дверки на высоких порогах. И узкие окна без стекол. И вихрь предвечерний довольно гуляет по переходам. Пол покрыт яркендскими цветными кошмами. На нижней террасе лает черный пес Тумбал и белый Амдонг, наши новые спутники. Ночью свистит ветер и качаются старые стены.
Пишу в верхней палате, имеющей выход на все крыши. Двери с широкими резными наличниками. Колонны с тяжелыми расписными капителями. Приступочки, ступеньки и патинированный временем темный потолок. Где же я уже видел эту палату? Где же уже играли те же пестрые краски? Конечно, в «Снегурочке» – в чикагской постановке[335]. Входят мои и говорят: «Вот уж подлинный Берендей в своей собственной палате».
Кончилась «Берендеевка» раньше, чем думали. Осень не ждет. Надо пройти Каракорум до осеннего, северо-восточного ветра. Путь на Шайок хорош, но длиннее на неделю. Кроме того, жители разобрали мосты на топливо, а вода в человеческий рост. Остается путь через Кардонг и Сасир перевалами. Много разных повелительных соображений заставляет ускорить срок пути. При большом караване делаешься подневольным.
И с конями, и с мулами, и с яками, и с баранами, и со псами мы идем по старому пути, но со знаками новых возможностей пойдем в горы. А там – вниз, к пустыням. Неужели сойти с гор? Но стихия песков тоже зовуща, а пустынные ночи и восходы тоже сверкающи. И в этом сверкании красоты – весь смысл и надежда.
Каракорум – «черный трон». За ним Китай – опять старая вотчина Будды.
На красном коне, с красным знаменем неудержно несется защищенный доспехами красный всадник[336] и трубит в священную раковину. От него несутся брызги алого пламени, и впереди летят красные птицы. За ним горы Белухи; снега, и Белая Тара шлет благословение. Над ним ликует собрание великих лам. Под ним – охранители и стада домашних животных как символы места.
Эта замечательная старинная тибетская картина принесена нам в последний день жизни в Ладакхе.
Кончают грузить яков. Сейчас идем! День сверкающий.
Глава 6. Лех – Каракорум – Хотан (1925)
18 сентября.
Наконец можно окончательно оставить всю кашмирскую ложь и грязь. Можно забыть полуразрушенный Сринагар. Можно забыть, как [чиновники] играют в поло и гольф, когда население гибнет в заразах и полном отупении. Можно отвернуться от Кашмира. Можно забыть нападение вооруженных [провокаторами] бандитов на наш караван. Пришлось шесть часов пробыть с поднятыми револьверами. А в довершение всего – [отправленная] от нашего имени телеграмма, что мы ошиблись и нападения не было. Кто же тогда ранил семь наших людей? Можно пожать плечами на [такую наглость и] невежественность. Даже Моравская миссия в Лехе не отстала [в этом] и уведомила нас о согласии сдать нам один из их домов, если я дам подписку, что не будем заниматься «пропагандой религиозной, полурелигиозной и т. д.».
При этом никто не мог пояснить, что значит таинственная «полу… и т. д.». Кто же даст подписку в том, что не нарушит никому не понятных пределов «полу… и т. д.». Обошлись и без помещений миссии – во дворце ладакхского короля. Только в горах чувствуете себя безопасными. Только в пустынных переходах не достигает невежественность.
19 сентября.
Решительные сообщения приходят в последний час. Так мы узнали о подлинности преданий об Иссе: в Хеми лежит старый тибетский перевод с манускрипта, написанного на пали и находящегося в известном монастыре недалеко от Лхасы. Наконец узнали преемственность очевидцев. Сказки о подделке разрушены. Есть особый смысл в том, чтобы рукопись сохранялась в Хеми. Есть особое значение в том, что ламы так тщательно скрывают ее. Этой рукописи уместно лежать около Леха, где была проповедь Иссы об общине мира еще до проповеди в Палестине. Важно лишь знать содержание этого документа. Ведь рассказанная в нем проповедь об общине, о значении женщины, все указания на буддизм так поразительно современны. Понятно, почему рукопись сохранилась именно в Хеми.
Это один из старейших монастырей Ладакха, счастливо не разрушенный во время нашествия монголов и при гонениях на буддизм невежественными ордами Зоравара[337]. Укромное положение монастыря, быть может, помогло его сохранности. Путь великого общинника проходил из Индии около этого места. Ламы знают значение документа. Но почему миссионеры так яростно восстают и порочат рукопись? Неужели общинный облик Иссы и защита женщины им не нравится?
Порочить так называемые апокрифы всякий умеет; для порочения много ума не надо. Но кто же не признает, что очень многие «апокрифы» гораздо более основательны, нежели многие официальные свидетельства. Всеми признанная Краледворская рукопись[338] оказалась подделкой, а многие подлинники не входят в чье-то разумение. Достаточно вспомнить про так называемое евангелие эбионитов, или двенадцати[339].
Такие авторитеты, как Ориген, Иероним[340] («Adversus Pelagianos»), Епифаний[341], говорят о существовании этого жизнеописания. Ириней[342] во II веке знает его. Где же оно теперь? Вместо бесцельных споров лучше по-человечески продумайте факты и мысли, сообщаемые в жизнеописании «Иссы (то есть Иисуса), лучшего из сынов человеческих». Оцените, насколько содержание манускрипта близко современному сознанию. И подивитесь, как широко знает весь Восток об этом документе.
В конце концов важен не самый манускрипт, но важнее жизненность этой идеи в умах Азии.
Долго грузились на яков. Кони, мулы, яки, ослы, бараны, собаки – целое библейское шествие. Караванщики – целый шкаф этнографического музея. Прошли мимо пруда, где, по преданию, впервые учил Исса. Влево остались доисторические могилы, за ними – место Будды, когда древний основатель общины шел на север через Хотан. Дальше – развалины строений и сада, так много нам говорящие. Прошли каменные рельефы Майтрейи, при дороге напутствующие дальних путников надеждою на будущее. Остался позади дворец на скале, с храмом Дуккар – светлой, многорукой Матери Мира. Последним знаком Леха было прощание ладакхских женщин. Они вышли на дорогу с освященным молоком яков. Помазали молоком лбы коней и путников, чтобы придать им мощь яков, так нужную на крутых подъемах и на скользких ребрах ледников. Женщины проводили.
До самого Кардонга[343] подъем легкий. Жаркое солнце зашло, и к вечеру поднялся пронзительный ветер и холод. Лагерь пришлось разбить на голой арктической поляне[344] под режущим ветром. Кашмирцы лукаво не показали ладакхцам многие вещи. В сумерках под вихрем шла неописуемая суматоха.
Над нами стоял запорошенный снегом Кардонг. Высился неподступно.
20 сентября.
Поднялись на яках через перевал в три часа утра. Эти грузные мохначи действительно незаменимы своей мягкой поступью и устойчивостью. Конечно, при условии мирности. Дикий як совершенно неукротим.
Однажды тибетцы поставили для китайского полка необъезженных яков, и немедленно три четверти наездников оказались сброшенными на землю.
Подъем наш был нетруден. Вид с Кардонга величествен. Но вся северная сторона Кардонга представляет крутой, мощный глетчер. Спуск очень утомителен и опасен. Пришлось идти и ползти. Мы видели, как один груженый як сорвался и стремительно полетел по гладкому ребру ледника. Но на самом краю пропасти як весь сжался и крепко уперся своими короткими, крепкими ногами.