Отделение интенсивной терапии напоминает штаб ставки главного командования во время Третьей мировой войны. Только тут генералов в белых халатах много, а враг всего один – смерть. Сил для борьбы, слава богу, хватает: оборудование, медикаменты, специалисты – все есть. Ощущаешь себя самым бесполезным. Но нет. “Мария, Дмитрий! Говорите с ним, говорите больше, он должен слышать родные голоса”. Да, мы тут тоже нужны. Еще сутки. Давление стабилизировалось. Состояние улучшается. Па лицах врачей улыбки. Отключают первые капельницы. “Нет, будить пока нельзя, будем держать на снотворном”. Новый день, уже третий. “Снотворное снижаем, завтра перестанем давать совсем”. Отек спадает, дыхание нормализуется, цвет лица нормальный. Дают жидкую пищу. Говорим с Антоном, хотя он нам отвечать не может, ставим музыку, читаем пожелания друзей, отвечаем на звонки.
Утро начинается с обхода врачей. Каждый раз приходит человек десять – все профильные специалисты вместе с руководителем отделения интенсивной терапии. Отчет за прошедшие сутки, осмотр, назначения, рекомендации. Снотворное отменили. Но Антон не просыпается. Хотя когда тормошим – уже реагирует, начинает приоткрывать глаза. Кроме наших врачей ежедневно заходят незнакомые русские сотрудники клиники: из соседнего отделения, из отделения скорой помощи, из аптеки. Они работают здесь по многу лет и все предлагают посильную помощь, когда узнают, что здесь лечится русский. Приходят трансплантологи, радио онкологи, звонит доктор О'Коннор (он на конференции в Чикаго). “План лечения не меняем. Даты корректируем, продолжаем готовиться к трансплантации”.
Значит, все не зря. Спасибо врачам и спасибо всем, кто помогает. Антон в полном сознании. Пишет на планшете (с трудом). Воюет с врачами. Пока что, конечно, слаб, но требует вынуть дыхательную трубку. Ждем врачебного обхода и решения по трубке.
Дима[23]
Когда Антон лежал в коме, я и его брат Дима все время находились в больнице. Положили его туда в субботу., а уже в понедельник врач сказала нам, шансы на выход из комы маловероятны, скорее всего, Антон умрет и нам стоит позаботиться о священнике. Но мы решили не сдаваться. Мы подумали, может, есть какая-то духовная энергия, что-то еще такое, что поможет вытащить Антона, поэтому решили постоянно быть рядом с ним и всячески напоминать, как многоцветна жизнь.
Проходили дни. Мы разговаривали с Антоном, включали музыку, которую он любит и которую не любит, звонили родителям и сестре, и они тоже по громкой связи разговаривали с ним, мы даже щекотали его. И произошло чудо. Антону, по выводам врачей, стало лучше: начала функционировать печень, заработали другие внутренние органы. Врачи уже заговорили о том, что можно попробовать его будить. И мы пробовали. Но на все наши попытки реакции практически не было. Правда, изредка Антон как бы удивленно приподнимал брови, но глаз не открывал.
В какой-то момент я придумала надеть что-нибудь очень яркое, броское. И на следующее утро пришла в госпиталь в красном платье, накрасив губы эффектной красной помадой. Я старалась разбудить Антона, говорила: “Просыпайся, любимый! Я сегодня надела красивое красное платье только для тебя. У меня накрашены губы, как ты любишь” Так прошло утро. Но ничего не изменилось.
Затем в палату зашел врач и сказал: “Ваш муж не просыпается, хотя мы отменили снотворное несколько дней назад. Это признак того, что он не проснется уже никогда”.
В этот момент мы втроем – доктор, Дима и я – стояли возле кровати Антона. Когда врач произнес эти слова, мне хотелось умереть на месте. Я обернулась к Антону, ища в нем поддержку, и увидела, что он пытается открыть глаза. Я не помню, как закричала и что говорила тогда. Мы с Димой со счастливыми лицами показывали доктору на Антона, который пытался открыть глаза. То чувство счастья невозможно передать. Казалось, я могла бы летать. А уж как был удивлен доктор, и рассказать невозможно.
Спустя неделю, когда Антон смог говорить, он поведал нам свою версию. В его мир снов явилась девушка в красном, которая и вытащила его в реальность. И этой девушкой он считал меня.
Образ спасительницы засел в его голове. Теперь он часто просил меня надевать красное, когда я навещала его в больнице. И, казалось, что, преодолев кому, мы сможем вместе все.
История девушки в красном из снов получила интересное продолжение. Этот образ Антон не мог забыть и нашел художницу, которая по его подробным описаниям нарисовала картину того, что он видел в своем забытье. Женщина в красивом платье стоит в поле красных маков и как бы вырастает из этих ярких цветов. Однако не все здесь так уж радостно и просто: на заднем плане высится мрачная гора, темная полоса и серые облака почти полностью закрывают голубизну неба… Антон подарил эту картину мне, женщине, которая пришла в его сны и вытащила из комы, как он всегда говорил.
Случившееся похоже на сказку. Но так и было. Было чудом, которое дало надежду, что мы можем сделать свою жизнь сказкой. Главное, не сдаваться. Никогда.
Маша
Записки коматозника
Самое противное в коме – искусственная вентиляция легких (ИВЛ). Одно дело, когда тебя симпатичная врач немного вентилирует рот в рот, и другое, когда в тебя по самое не знаю куда пихают набор трубок и натягивают маску на лицо. Нельзя даже говорить. Точнее, физически невозможно. На таком фоне искусственные печень и почки – просто милейшее дело. Стоят тумбочки, светятся, жужжат, от них идут капельницы, с них санитарки пыль вытирают. Но вот ИВЛ! Из-за нее кормят шприцем. Берут гамбургеры, сосиску в тесте, немного молока, хлопьев и все это измельчают в пыль. После чего шприцем прямо в пищевод. Самое обидное, меню попросить не получается – рот занят ИВЛ.
Слава богу, первые много дней в таком состоянии я спал. Это был не безмятежный сон младенца, а взаправдашний бред наркомана. Поскольку все предыдущее ставят под наркозом, пациента погружают в медицинский сон. На пути ко сну лично у меня случился еще один пункт, мимо которого я не мог пройти. Своим активным противодействием врачам я добился бумаги, разрешавшей привязать меня к кровати веревками. Любопытно, но и такие формы в медицине есть. А далее опытный медбрат учил на моем примере неопытную медсестру, как правильно привязывать буйных пациентов к кроватям. Так я послужил делу образования.
Вообще мне снилось милое. Например, что в больнице есть зоопарк и его можно посещать. Еще мне снилось, что идет большой праздник и все красиво к нему одеваются.
Я как бы побывал в идеальном детском саду на экскурсии. Оттуда меня унесло к “Алисе в Стране чудес” и к местным персонажам. Еще приснилось, что меня тестировали на адекватность особым прибором и даже выдали справку, что я адекватен. Жалко, что я ее во сне и оставил – знатный был бы документ. Но пробудился я почему-то в напряженной фазе, думая, что все окружающее – заговор для того, чтобы, зашив мне в тело капсулы, перевозить наркотики из Таиланда.
Стоило открыть глаза, как со мной все принялись говорить. В этом чуде человеческого общения явно чувствовалась издевательская нотка: я-то не мог даже мычать в ответ. И каждого доктора вместо ответа я награждал злобным взглядом. Но ум уже начал работать, и мне захотелось понять, в каком я состоянии. Рядом – брат и жена, неимоверно счастливые, что я вообще очнулся. Но они оценивают случившееся как-то очень уж по-людски: “Ты спал семь дней!” А я хотел всего лишь результат анализа крови.
И тут заходит доктор. Удача. Осталось, умеренно размахивая руками и подмигивая, пояснить, что меня интересуют тромбоциты, лейкоциты и гемоглобин, а также давление, температура и кислород в крови. Я мычал и выводил письмена пальцем на простыне. Меня не понимали. Меня вернули в сознание, за меня искренне радовались, но я не мог им ответить. И я страдал. Потом придумали взять планшет, чтобы я пальцем, буква за буквой, писал слова. У меня не было сил держать ручку. На планшет приходилось заходить со многих попыток – руки сильно тряслись. Уже тогда стало понятно, что еще хуже у меня с ногами. Я боялся. Я не смелый человек, и никто мне не рассказывал, как это бывает. Поэтому я боялся, что заново придется учиться говорить и ходить. Но заговорил и на русском, и на английском сразу, как только сняли трубку ИВЛ. Так заговорил, что быстро утомился. Но ходить…
Сепсис нанес сильный удар по мышечной ткани. Первый раз, встав на ноги, я сразу рухнул на кровать. Дальше – два шага к креслу и отдых в нем. “Железный трон”, на котором я узнал, насколько ослабли мышцы спины, шеи, поясницы – все надо было собрать в кучу прежде, чем пытаться идти. В первом походе с ходунками меня страховали два врача, сзади маячило инвалидное кресло. Мы прошли метров двадцать. Я опять на своих двоих прошел хоть несколько метров. Дальше пошло чуть легче: все-таки у тела есть память. Сейчас я хожу сам. Пока недалеко, например, могу обойти отделение по кругу. Сзади уже нет страховочной коляски, но доктор катит штангу капельниц.