Священники, глаза и уши которых всегда будут открыты, которые запомнят все, что они видели и слышали, а потом исчезнут. Нам нужны такие священники.
Это небезопасно. Когда свергают ярла, когда неправому конунгу приходится отступать перед правым, тому, кто имел мужество идти впереди остальных в этой справедливой борьбе, всегда грозит опасность. Олав Святой тоже шел по опасному пути.
Симон стоял перед дверью, раскинув руки в стороны, суровый, темный лицом, непримиримый. Сверрир сказал:
— Отойди в сторону!
Симон отошел. Сверрир сказал:
— Прежде чем действовать, человек должен знать, к чему это может привести. А я еще не знаю. Молчишь, Симон? — Симон кивнул: — Не говори ни слова, пока я не разрешу тебе говорить!
Симон снова кивнул, на этот раз более решительно, впервые он был слабее того, кто пришел к нему. Неожиданно стало ясно, кто из них главный, так с тех пор и повелось, и так было всегда и всюду, где присутствовал твой отец конунг.
В ту ночь, йомфру Кристин, твой отец конунг проник в свои тайники, и только благодаря сильному желанию услышать песню человеческого сердца я могу представить себе, что проник туда вместе с ним.
Я, Сверрир из Киркьюбе, сын гребенщика или конунга…
В черной адской ночи, подобной этой, когда кажется, будто острые когти рвут мое бедное сердце и швыряют на ветер его окровавленные куски, я знаю, что она была здесь. Здесь лежала она, здесь они валились на ее распростертое тело, на ее плоть, на камни… Зачиная меня, они оскверняли всемогущего Сына Божьего и его святую мать… Или я был зачат не здесь? Не здесь и не тогда, когда Гаут протянул им руку и они отрубили ее, когда высохшие мощи святой Сунневы плакали кровавыми слезами, а горы и море смеялись? Разве не здесь я был зачат?
Или я был зачат в тот святой час, когда он, избранный среди людей, конунг и сын конунга, пришел, преклонил колени перед моей матерью и подарил ей бремя материнства? Когда она понесла меня? Что жжет меня, что опаляет мои мысли, что сияет в них? Кто я? Не знаю. Сын конунга, кому по праву наследства принадлежит эта страна, избранник зла или добра? Не знаю.
И никогда не узнаю. Но во мне зреет вера, что я тот, кто есть,— человек, который одним словом, одним взглядом, движением пальца, жаром или холодом голоса может заставить других прийти или уйти. Заставить их опуститься передо мной на колени и умереть за меня, солгать ради меня — произнести последнюю ложь перед лицом Господа и отправиться ради меня на вечные муки. Я знаю, так поступит каждый настоящий мужчина.
А я? Что могу я? Я могу уловить голос ветра и услыхать в нем сказанные слова, могу читать таинственный языкзвезд, видеть мысли людей. Я не могу успокоить море, но плыть по нему я могу, и находить в темноте землю, и заставлять людей мчаться по волнам, переходить через горы и следовать по дороге, которую указал им я. Это в моих силах. Я сплю и не сплю, вскакиваю и мгновенно оказываюсь там, где мне надлежит быть, мгновенно вижу то, что мне надлежит видеть. Я вижу путь, по которому идут другие, вижу их мысли, слышу удары их сердец. И заглушаю удары собственного.
Она лежала здесь, стеная от боли и похоти, проклятая и благословенная, охваченная и жаром и ненавистью. Неужели я был зачат здесь? Неужели мой отец сборщик дани Карл? Нет, я этому не верю, но ведь такое возможно? Кто я, сын безымянного воина или сын Унаса, бедного, робкого Унаса, не переносящего вида крови? Сын Унаса? Не знаю. Не знаю также, сын ли я конунга. Но знаю, я— это я, человек, способный заставить людей идти, куда мне надо, заставить их, голодных, отказаться от куска мяса, когда смерть склонилась над их трапезой, отказаться и сказать: Нам оно не нужно.