— Как это — выманил твою смерть? — наконец спросил я. — Вынул её из тебя? Как поступают с умирающими хранители Харумбы? Но почему ты тогда живёшь среди людей?[10]
— А среди кого мне ещё жить? — безмятежно улыбнулась Танита. — Я-то, хвала Магистрам, даже ни на минуточку не умирала!
— Но в Харумбе… — начал было я и запнулся. И пристыжено умолк. Потому что на самом деле понятия не имею, что именно происходит в Харумбе. Что-то слышал краем уха, что видел краем глаза, остальное дофантазировал. Воображение — дело хорошее, но степень своего невежества всё-таки следует осознавать.
— Про Харумбу я вообще ничего не знаю, — равнодушно пожала плечами Танита. — Если даже Иллайуни что-то об этом рассказывал, то я прослушала. Или забыла. Я вообще, как выяснилось, довольно бестолковая — во всём, что не касается музыки.
— Зато бессмертная, — утешил её я.
— Ну да, — кивнула она. — Немножко бессмертная.
— Немножко?! Как можно быть «немножко бессмертной»?
— Да очень просто. От старости или болезни я теперь точно не умру. Просто не сумею, как не смог бы хлопнуть в ладоши безрукий человек — ему нечем хлопать, а мне нечем умирать, своей-то смерти больше нет! Но убить меня всё равно можно. Пожалуй, даже полегче, чем других. Когда Врата открыты, убийце особо стараться не надо: смерть, живущая в нём, почует добычу и сама выйдет за ней. Такие как я часто погибают от так называемых несчастных случаев, которые на самом деле происходят, когда чья-нибудь алчная смерть выходит на охоту по собственной воле, а её хозяин ничего не замечает, хотя потом может чувствовать себя виноватым, сам не понимая, почему… Эх, жалко, что здесь нет Иллайуни, он бы гораздо лучше объяснил! А я вас только запутаю.
— Уже запутала — дальше некуда. Так что, получается, на самом деле, тебе оказали плохую услугу, когда открыли эти загадочные Врата?
— Ну что вы, — улыбнулась Танита. — Очень хорошую! А уязвимость — дело поправимое. После того, как Врата откроют впервые, человек уже может справляться с ними сам. Это очень трудно, но… В общем, всё, как вы про изменение внешности говорили: после нескольких тысяч попыток начинает получаться. Тогда можно и закрывать Врата по своей воле, и снова открывать, когда пожелаешь.
— А почему бы просто не закрыть их раз и навсегда? — спросил я, великий любитель техники безопасности. Правда, в основном, на словах.
— Ну уж нет! Открытые Врата можно использовать с толком. Они же на самом деле не только для смерти подходят. В человека, чьи Врата открыты, может войти всё что угодно. Например, музыка.
— Музыка?
Танита молча кивнула. Подумав, добавила:
— На самом деле, не только она. Разные удивительные вещи. Но у меня всегда — только музыка, ничего кроме неё. Иллайуни говорил, это и есть настоящая одержимость. И что я поэтому храбрая: одержимым легче ничего не бояться, в нас просто не помещается страх. Но это не моя заслуга, я просто такой родилась. Повезло!
— Вот что, значит, нужно для того, чтобы так играть, — задумчиво сказал я.
— Ну да! Но знаете, что самое главное? У остальных моих ребят Врата тоже приоткрываются, когда мы играем. А сегодня оказалось, и у слушателей тоже. Совсем чуть-чуть, на короткое время, но для начала и этого достаточно. И не смотрите на меня так, я ничего специально для этого не делаю, никого не околдовываю, честно! Оно как-то само происходит. Иллайуни говорил, этот процесс сродни урагану — стоит открыть всего одно окно, как он ворвётся в дом и сам распахнёт все остальные. Поэтому рядом со мной музыкантам легко играть, а остальным — слушать. И знаете, что? По-моему, примерно то же самое происходит с вами!
— А что происходит со мной? — удивился я.
— Рядом с вами очень легко быть, — объяснила Танита. — Как будто жизнь согласилась использовать вас как свой любимый инструмент. Только нас хватает хорошо если на час с небольшим, а у вас вообще всегда концерт. Практически без перерывов.
— «Концерт без перерывов» — это да, в точку, — невольно улыбнулся я. — Насчёт всего остального не знаю. Но похоже, это тот случай, когда можно с чистой совестью сказать: тебе видней.
Танита серьёзно кивнула, развернулась и неуверенно, как пьяная пошла прочь по садовой тропинке. Я последовал за ней.
Какое-то время мы молчали. Наконец она сказала:
— Помните, как вы провожали нас в изгнание и дали кучу денег на дорогу? Сказали, что они принесут нам удачу. Я тогда, честно говоря, подумала, вы просто шутите, чтобы поднять нам настроение. Но ведь именно так и вышло! Если бы не ваши деньги, мы бы не смогли уехать в Уандук. Скорее всего, добрались бы до Ирраши, благо недалеко, а изгнанникам из Соединённого Королевства там отлично живётся. Только скажи, что ты — беглый угуландский колдун, и местные богачи передерутся за право нанять тебя на работу. И платить будут впятеро больше, чем своим. Очень уж нас там не любят!
— Платят впятеро больше, потому что не любят?!
— Ну да. Все знают, что любой иррашиец никаких денег не пожалеет за право хвастаться перед соседями, что у него настоящий угуландский мятежный магистр полы в лавке метёт. Им кажется, это неслыханное унижение для всего Соединённого Королевства, кто сумел такое устроить — большой молодец, практически национальный герой. Мы собирались этим воспользоваться, но когда появились деньги, плюнули на иррашийские мётлы и отправились в Уандук. Как же я этому рада! Иначе я бы никогда не встретилась с Иллайуни. И не узнала бы, что музыка — это самое важное для меня.
— То есть, прежде ты музыке не училась? — изумился я.
— Ну как. Вряд ли это называется «училась». Пиликала в детстве в своё удовольствие, когда дед мне дайбу подарил — ну а кто из деревенских детей не пиликал, взобравшись на крышу, чтобы издалека было видно, кому сегодня спасибо за веселье говорить. Мечтала: вырасту, научусь играть получше, уеду в столицу, в самых дорогих трактирах буду выступать! Но это были мечты не о музыке, а о себе: вот я, взрослая и красивая, сижу возле барной стойки в нарядном лоохи и играю, а все вокруг даже вилки побросали, никто не жуёт, так заслушались, такая я прекрасная и вообще молодец! А потом даже об этом мечтать перестала. Взрослые вокруг хором говорили, что все музыканты ленивые бездельники и всю жизнь сидят без гроша, хотя всё равно играют при этом в тысячу раз лучше, чем я когда-нибудь научусь. Мне правда хватило ума сбежать от родни в столицу, но их голоса я привезла с собой — полную голову, набитую чужими мнениями, как сундук нарядными тряпками, которыми здесь даже полы в хорошем доме мыть стыдно. Одежду-то я быстро сообразила выкинуть, а вот мысли ещё долго искренне считала своими и всюду таскала за собой: музыка — не ремесло, музыканты — ленивые бездельники, я — бездарь, ничего у меня не получится, никогда. Счастье, что случайно влипла в историю, завершившуюся ссылкой за колдовство! А то вполне могла бы всю жизнь прожить, так ине узнав, что мне на самом деле нужно. Вернее, чему я нужна. Люди почти никогда этого о себе не знают. Удивительно, правда?
Я кивнул, а сказать ничего не успел, потому что мы как-то внезапно вышли на освещённую тусклыми фонарями поляну, где ещё слонялся контуженный великой силой искусства люд. Таниту тут же окружила толпа коллег и просто сочувствующих. Зашумели-защебетали: «Здесь ещё наливают?» «Я тебя обожаю!» «Куда ты пропала?» «Где будем отмечать?» Она обернулась ко мне, беспомощно развела руками — дескать, ничего не поделаешь, такова моя богемная жизнь.
Чтобы не орать, перекрикивая её друзей, я воспользовался Безмолвной речью и сказал: «Самое главное — зови меня на все ваши концерты».
«Не сомневайтесь, сэр Макс, этой беды вам теперь не миновать», — откликнулась Танита.
Утешенный обещанием неминуемых бед, я высыпал в сверкающий новенький, оптимистически вместительный, но удручающе пустой таз всю мелочь, какая нашлась в карманах, и ушёл, не предприняв даже формальной попытки отыскать Карвена, к которому у меня теперь было столько вопросов, что лучше, пожалуй, даже не начинать. Потом. Всё потом.
Больше всего на свете я сейчас хотел оказаться на своей крыше. И посидеть там в полном одиночестве с чашкой кофе, специально извлечённой из Щели между Мирами, чтобы не заходить за камрой в гостиную. Иногда магия — истинное спасение для лентяев вроде меня.
Устроить всё это было проще простого. Шаг — и я уже дома. На крыше. Один, как и хотел.
* * *Некоторое время я пытался переварить полученную информацию, но ослабленная волшебной силой искусства и невнятными разговорами о каких-то подозрительных Вратах голова наотрез отказывалась делать свою работу и только восторженно повторяла: «Ну ничего себе! Во дела!»
Я был совершенно с нею согласен, хоть и предпочёл бы сейчас подумать нечто более конструктивное. Но тут уже ничего не поделаешь, родился мной — терпи.