«Небо с монетку» значило, что он будет ее избивать — или того хуже. Она жила в аду.
Ей было восемь.
Дрожа от холода, она старалась зажмуриться посильнее, потому что, уйдя, он оставил включенным свет. Она не могла его выключить. Яркий-яркий холодный свет, а за окном пульсировала красным неоновая вывеска. Секс. Секс. Секс.
Уходя, он забыл ее покормить. Деловая встреча. Нужно съездить, кое с кем встретиться.
Может, он забудет вернуться ночевать? Иногда он забывал, и тогда она долго-долго была одна. Одной быть лучше, одной почти всегда лучше. Можно смотреть из окна на людей, на машины, на дома.
Ей нельзя было выходить из комнаты. Маленьких девочек, которые выходили из дома без спроса или разговаривали с незнакомыми, хватали полицейские и бросали в глубокую яму или даже в клетку со змеями и пауками, которые могут прокусить прямо до костей.
Она не хотела попасть в яму. Не хотела увидеть небо с монетку. Но ей очень хотелось есть.
Она знала, что в холодильнике был сыр. Если она отъест маленький-маленький кусочек, как мышка он даже не узнает. Озираясь по сторонам, она проползла через комнату в промежуток между красными вспышками и взяла ножик.
Она хотела отрезать только крошечный кусочек, но сыр был очень вкусный.
Если сегодня он не вернется, она сможет съесть его целиком. А когда вернется, он наверняка будет пьяный. Может, он выпьет так много, что не заметит ее, не будет делать ей больно? Не заметит, что она съела сыр.
Дверь распахнулась с грохотом, так что она выронила ножик.
С ужасом, который, словно пауки, пробирался прямо до костей, она увидела, что сегодня он выпил недостаточно много.
Она пыталась врать, что-то лепетать — и на какую-то секунду, коротенькую секунду, ей показалось, что он ее отпустит.
Он ударил ее очень сильно. Она упала и почувствовала, как в пустом желудке плещется кровь, которую она сглотнула.
«Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Я буду хорошей девочкой».
Но он бил ее снова и снова, как бы сильно она ни кричала и ни умоляла. Потом он сел на нее, придавил к полу всей своей огромной тяжестью. Ее обдало запахом виски и леденцов — ужасным запахом ее отца.
Она знала, знала, что, если сопротивляться, будет только хуже, но не могла остановиться, перестать кричать, пытаться не дать ему в нее войти.
Боль разрывала ее, раздирала на части, но она не переставала умолять.
А вокруг нее в холодной, ярко освещенной комнате с пульсирующим красным светом стояли другие девочки.
Десятки глаз смотрели, как он пыхтит и тяжело дышит, примешивая эти отвратительные звуки к ее крикам, смотрели, как он насилует ее.
Она пыталась расцарапать ему лицо, разорвать его, как он разрывал ее. Послышался его яростный крик, а затем что-то с резким хрустом сломалось, и ее накрыло волной нестерпимой боли.
Мыслей не было, была только боль, глядящие на нее глаза и его искаженное лицо прямо над ней. Пальцами другой руки она нащупала на полу ножик.
Мыслей не было, была только боль. Она нанесла удар.
Его вопль — теперь это была и его боль, его шок — перекрыл ее собственные крики, и от страха она приняла его за победный крик. Она ударила еще раз и вырвалась из-под него, чувствуя, как по руке стекает что-то теплое.
Она набросилась на него с животной яростью, коля, кромсая, не обращая внимания на брызжущую ей в лицо, на руки, на грудь кровь.
Красную, как свет за окном. Согревающую ее замерзшее тело.
А девочки звериным хором скандировали:
«Убей его!»
«Убей его!»
Лицо отца с вытаращенными от ужаса глазами. Другое лицо, с кровоподтеком.
«Убей их!»
Девочки окружили ее, смотря, как она вонзает в него нож. В них. Чужие руки гладили ее, пытались поднять.
Она рычала и отбивалась.
— Стой! Ева, прекрати!
Рорк знал, что делает ей больно, но ни аккуратно, ни даже решительно вырвать ее из когтей кошмара не получилось. Горло ему свел ужас от мысли, что на этот раз она не сможет вернуться.
— Ева, Ева моя. Проснись, черт тебя подери! — Он прижал ее руки к кровати, не отпуская, даже когда все ее тело выгнулось в истошном крике.
— Нет, нет, вернись ко мне немедленно. Ева, Ева!
Он твердил ее имя как молитву, надеясь, что оно выведет ее на свет, в какую бы преисподнюю она ни провалилась.
— Ева, я люблю тебя. Я рядом. Ты в безопасности. Лейтенант Ева Даллас, — повторял он, целуя ее лоб, волосы. — Любовь моя. Aghrà[6]. Ева.
К облегчению Рорка, Ева расслабилась, начала дрожать, и он почувствовал, что совершенно выбился из сил.
— Тихо, тихо. Я здесь. Ты в безопасности. Ты дома.
— Холодно. Очень холодно.
— Я тебя согрею. — Он принялся растирать ее руки, на ощупь они были словно лед. — Я схожу за одеялом. Здесь…
— Мне плохо, — сказала она, схватив его липкой от пота ладонью за руку. — Тошнит.
Он подхватил ее и быстро отнес в ванную. Пока ее выворачивало наизнанку, он мучился, не зная, чем ей помочь. Потом намочил полотенце и стал обтирать ей лицо, но Ева взяла его сама.
— Оставь меня на минутку, — сказала она, не смотря на него, и села, подтянув к себе ноги и уткнувшись лицом в колени. — Пожалуйста. Всего на минутку.
Рорк встал, снял с крючка махровый гостиничный халат и накинул ей на плечи.
— На, завернись.
Он хотел закутать ее, обнять. Но она даже не повернулась к нему.
— Ты вся дрожишь. Я… я принесу бренди.
Оставить ее там одну было для него все равно что разорвать себе сердце.
Он достал бутылку, налил в стакан. Рука дрожала. Ему хотелось швырнуть стакан в стену. Разбить на мелкие кусочки. Разбить все, до чего он мог дотянуться. Сломать, растоптать.
Рорк посмотрел в окно, представил, как город горит в огне, рушится, превращается в пепел.
Но этого было мало.
После, решил он, после он найдет способ выместить хотя бы часть этой неистовой, рвущей его изнутри ярости. Сейчас он просто стоял и смотрел в окно, пока не услышал, как она выходит из ванной.
Лицо, подумал он, у нее было бледное, как белый халат, и такие огромные, изможденные глаза.
— Я в порядке.
Рорк повернулся и протянул ей один из стаканов.
— О боже, — глаза ее наполнились сначала ужасом, потом слезами; подняв руку, она дотронулась до багровых царапин, покрывавших его грудь и плечи. — Это я сделала.
— Ерунда.
Она замотала головой, разбрызгивая слезы, прикоснулась к уродливому следу от зубов.
— Прости меня, прости, пожалуйста.
— Ерунда, — снова сказал он взяв ее руку и прижав к губам. — Ты думала, я — это… Ты думала, я делаю тебе больно. Я и правда сделал тебе больно. На, отпей немного.
Ева осталась стоять, рассеянно глядя в стакан с бренди. Он коснулся ее щеки, но она не подняла глаз.
— Я ничего туда не подмешивал. Даю тебе честное слово.
Она кивнула, отвернулась, немного отпила.
— Почему ты на меня не смотришь? Я знаю, что сделал тебе больно. Мне тошно от одной этой мысли. Тошно оттого, что я напомнил тебе его, пусть даже на какое-то мгновение. Прости меня.
— Нет, нет, дело не в тебе, — сказала Ева и, обернувшись, посмотрела на него глазами, полными непролитых слез, словно два скорбных озера. — Не в тебе, — повторила она, прижав руку к сердцу. — Прости, сейчас не могу. — Она отставила стакан в сторону.
— Хочешь, принесу воды? Кофе? Что угодно. Скажи, чем тебе помочь? Я не знаю, что мне делать.
Ева опустилась на край кровати.
«А раньше знал, — подумала она. — Раньше почему-то всегда знал».
Теперь похоже было, что Рорк запутался не меньше, чем она сама.
— Я думала, все кончилось. Меня уже давно туда не затягивало. Думала, все прошло, я справилась, дело закрыто.
Рорк осторожно присел рядом, стараясь не задевать ее.
— Ты вернулась сюда, включилась в это расследование. Неудивительно, что от этого нахлынули воспоминания.
— Это были не просто воспоминания. Это было намного хуже.
— Я знаю, — Рорк попытался дотронуться до ее пальцев, но бессильно опустил руку. — Я догадался. Можешь рассказать?
— Сначала все было как всегда. Та же комната, холод, свет. Чувство голода. Все как обычно: я нахожу ножик, съедаю сыр. Он возвращается пьяным, но недостаточно. И начинается. Он меня бьет, очень сильно. Потом забирается на меня. Мне больно.
Не в силах сидеть, Рорк встал и, снова подойдя к окну, уставился сквозь стекло невидящим взором.
— Ты кричала.
— Не могла сдержаться. А он все не прекращал. Но… они были там, стояли вокруг нас. Девочки. Все те девочки, прямо как я. Стоят и смотрят, как он меня насилует. И глаза, такие печальные, такие пустые. Потом рука, — Ева инстинктивно прижала ее к себе. — Треск ломающейся кости, боль, страх, я становлюсь как безумная — это все так же, как всегда. Нож в руке, нож в его шее, кровь течет по руке. Такая теплая, это приятно коже. Нет, нет, не приятно — это возбуждает.