Затянувшееся молчание становилось неприличным, и тогда Славинский, сидевший напротив Иртеньева, осторожно спросил:
— Надеюсь, вы там, в Киото, на меня не обиделись? Поймите, тогда я принял вас за любопытного иностранца…
— Да нет, ничего, я всё понимаю… — Иртеньев, почему-то продолжавший держать опустевший стакан в руке, наконец поставил его на стол и посмотрел на Славинского. — Я, признаться, не уразумел, почему против двенадцати японцев дрались только три наших броненосца?
— Только это? — Славинский криво усмехнулся и пояснил: — Скорость… Рожественский потащил за собой никому не нужные транспорты и приказал держать эскадренный ход девять узлов. А у японцев — шестнадцать. Так что, имея почти двойное преимущество, они делали, что хотели…
— Это значит, — перебил лейтенанта Иртеньев, — за те сорок минут флагманский броненосец практически был разбит и адмирал потерял возможность командовать, так?
— Именно, — подтвердил Славинский. — Уж лучше было бы, если б Рожественский держал свой флаг на крейсере. А если б ещё «полный вперёд» скомандовал, то хоть треть бы дошла…
— А выбери он «Алмаз» [38], то, по крайней мере, в плен бы не попал, — весьма едко заключил Щербачов.
— Конечно, конечно, — поспешно согласился Славинский. — Только, смею заметить, если бы бедняга Витгефт отказался от традиции идти на флагмане, то и вы, сумев тогда вырваться из Порт-Артура, помогли бы нам…
— Спокойнее, господа, спокойнее, — полковник Иртеньев предостерегающе поднял руку. — У меня к вам обоим есть только один вопрос.
Похоже, между двумя моряками чуть было не возникла перепалка, и теперь, тщательно делая вид, что ничего не случилось, они оба внимательно посмотрели на Иртеньева. Увидев, что лейтенанты несколько успокоились, полковник раздумчиво сказал:
— Не могу понять одного. По моим сведениям цусимцы в один голос ругают воспламеняющие трубки, снаряды и оптику, но ведь и Порт-Артурская эскадра имела всё то же самое… А результат?.. Хотя… Если принять во внимание общую подготовку и всё привходящее, то, как я понимаю, тут стечение обстоятельств…
— Ладно вам, у нас в Артуре в начале осады японские снаряды тоже плохо рвались, — примиряюще заметил Беклемишев и, поняв, что разговор предстоит долгий, без лишних слов полез в чемодан за второй бутылкой…
* * *Опорная точка России, гавань Золотой Рог, выглядела пустынной. Теперь здесь не было ни крейсеров Владивостокского отряда, ни броненосцев Тихоокеанской эскадры, ни кораблей Рожественского, почти совершивших кругосветное путешествие и погибших в какой-то сотне миль от цели.
Да и в самом городе было неспокойно. Оказалось, что волнение, о котором упоминали офицеры «Владимира», на самом деле было настоящим восстанием, где сообща выступили рабочие, солдаты и примкнувшие к ним матросы.
Правда, в гостинице «Европейская», где на втором этаже в номере с арочными окнами, поселился Иртеньев, никакого беспокойства не ощущалось. Быт полковника тоже устроился, поскольку Щербачов и Беклемишев провезли Иртеньевские чемоданы как свой багаж.
Впрочем, одно неудобство имелось. Конечно же полковник не брал с собой русский мундир, и к военному коменданту ему пришлось заявиться в штатском. Однако после краткого пояснения генерал немедленно снёсся с Петербургом по военному проводу и, тут же получив все нужные подтверждения, сделался отменно любезен.
Сам же Иртеньев, несмотря на городскую обстановку, остававшуюся тревожной, чувствовал себя неплохо. Исчез подспудно давивший страх, который полковник тщательно загонял внутрь, пока находился в Токио, Киото или Нагасаки.
Наверное, поэтому Владивосток всей своей бросающейся в лицо русскостью настолько подействовал на Иртеньева, что полковник в один из первых же вечеров по прибытии, вместе с Беклемишевым и обоими лейтенантами, прямиком закатился в «Шато-де-Флер».
На радостях они так намешали «Шустовский» с «Абрау-Дюрсо», что на второй день у полковника голова трещала с похмелья и, еле-еле добравшись до буфета, Иртеньев потребовал водки, а потом ещё и отпивался огуречным рассолом.
Впрочем, о деле полковник не забывал и сразу же после визита к коменданту, навёл нужные справки. Теперь, вышагивая по Светланской, он с интересом посматривал по сторонам, замечая всяческие конторы, торговавшие восточной экзотикой магазины, а заодно и лихачей, сменивших экипажи на санки.
Едва миновав «Кондитерскую Унжакова», Иртеньев заметил толпившихся на панели солдат. Оттуда долетали громкие выкрики, кто-то стоявший в середине размахивал руками и, по всей видимости, там назревала потасовка.
У полковника не было ни малейшего желания влезать в «революционные» распри и, похвалив себя за неприметность одежды, он благополучно миновал собирающуюся толпу, отделавшись только брошенным вслед выкриком «буржуй».
Нужный дом находился на Алеутской. Здесь было тихо, и полковник без труда отыскал деревянный, слегка стилизованный под терем особнячок с подтаявшим сугробом возле крыльца и целой глыбой снега, почти скрывшей дверной козырёк.
Иртеньев потянул за висевшую у косяка деревянную грушу, послышалось звяканье колокольчика, двери почти сразу раскрылись, и возникшая на пороге миловидная горничная в крахмальной наколке вежливо поинтересовалась:
— Вам кого?..
— Доложите: полковник Иртеньев, из Технического комитета.
По тому, как несколько удивлённый взгляд прислуги скользнул по штатскому одеянию визитёра, можно было понять, что она привыкла к иным гостям, но тем не менее выучка взяла верх.
— Проходите, вас велено принять немедленно… — горничная сделал книксен и, давая дорогу полковнику, отступила в глубь прихожей.
Флагманский артиллерист капитан первого ранга Бриллинг встретил полковника Иртеньева стоя. После взаимного представления хозяин усадил гостя в кресло, сам сел напротив и только потом твёрдо, на остзейский манер, выговаривая слова, спросил:
— Итак, уважаемый Пётр Евгеньевич, чем могу быть полезен?
Хотя Иртеньева до некоторой степени удивил такой стремительный переход к делу, он, посчитав это особенностью Бриллига, чётко ответил:
— Я думаю, Карл Иванович, вы по долгу службы уже выяснили все подробности Цусимского боя и потому, хотелось бы знать, каковыми, на ваш взгляд, должны были быть результаты артиллерийской дуэли?
Капитан первого ранга внимательно посмотрел на Иртеньева, встал и, обойдя стол кругом, взял заранее приготовленный лист.
— Ну вот, извольте… — Бриллинг вернулся в кресло, сел и, заглядывая в листок, начал: — Как известно, значение имеет вес суммарного залпа. У нас общий вес двадцать тысяч фунтов в минуту, у японцев — триста шестьдесят.
— Откуда же такая разница? — изумился Иртеньев. — Ведь орудия главного калибра, как мне известно, одинаковы.
— Есть ещё один фактор: скорострельность, — сухо пояснил Бриллинг и снова заглянул в листок. — Мною подсчитано: число выстрелов нашей эскадры опять же, я напоминаю, в одну минуту сто тридцать четыре, а у японцев — триста шестьдесят.
Флагманский артиллерист строго посмотрел на Иртеньева и, видимо, считая, что высказался достаточно полно, умолк. Полковник подумал и, тщательно взвешивая слова, осторожно спросил:
— А что вы можете сказать о качестве самих снарядов?
Бумажный листок в руке Бриллинга заметно дрогнул, и его взгляд, обращённый на Иртеньева, странным образом изменился. До этой минуты артиллерист просто давал информацию, сейчас же (и это полковник понял сразу) моряк пытался дать оценку своему собеседнику. Впрочем, такое разглядывание длилось секунду-две, а потом Бриллинг снова заглянул в свой листок и тем же ровным голосом сообщил:
— Если вы имеете в виду взрывную силу, то тут соотношение таково: в каждом нашем двенадцатидюймовом снаряде заложено пятнадцать фунтов пироксилина, а в таком же японском — сто пять фунтов шимозы. В пересчёте на общее число орудий имеем пятьсот фунтов в минуту против семи тысяч пятисот. Как видите, цифры впечатляющие…
Бриллинг замолчал и, наконец-то отложив листок в сторону, ждал, что скажет Иртеньев. Полковник выждал паузу и, осторожно направляя разговор в нужное ему русло, заметил:
— Видите ли, Карл Иванович, говоря о качестве, я имел в виду не мощность взрыва, а саму способность взрываться…
— А-а-а, вон оно что… — в голосе Бриллинга проскочили уважительные нотки. — Вы уже успели ознакомиться с испытаниями, проводившимися на Русском острове адмиралом Эссеном.
Ни о каких испытаниях Иртеньеву известно не было, но на всякий случай он многозначительно промолчал. Однако Бриллинг, восприняв это как должное, пояснил:
— Действительно, тогда подтвердилось, что наши ударные трубки туговаты и порой снаряд, пробив препятствие, не успевал взорваться, но при попадании в броню, результат был отменный.