Но и в городе заниматься школьными делами ей не пришлось. В первый же день после своего возвращения в Киев она слегла в постель.
Сначала она прилегла на минутку, даже не раздеваясь. Ей казалось, что она просто устала с дороги. Болела голова, кололо в ухе. Ужасно хотелось пожаловаться кому-нибудь, но мамы в городе не было — уехала на три-четыре дня в командировку. А жаловаться чужим она не любила.
— Что с тобой, Гуля? — спросила её соседка. — Ты больна?
— Нет, нет. Это я роль учу. Мне придётся играть в картине больную девочку, — выдумала Гуля.
— Очень уж ты хорошо играешь эту роль, — сказала соседка. — Дай-ка я твой лоб пощупаю. Ишь ты, и температура даже поднялась!
Она укрыла Гулю одеялом и вышла из дому. Через несколько часов Гулина мать получила телеграмму: «Приезжайте немедленно Гуля больна».
«ТОЛЬКО БЫ НЕ ЗАКРИЧАТЬ!»
В комнате было тихо и темно. Настольную лампу мама завесила своим шёлковым платком, шторы на окнах были опущены.
— Где же больная? — спросил старичок доктор, протирая очки.
Мама приподняла платок, накинутый на абажур.
— Вот она, доктор, полюбуйтесь.
Доктор сел на стул возле Гулиной постели.
— Я так и знала, что этим кончится, — жаловалась мама, снимая повязку с Гулиной головы. — Вы подумайте, такая холодная осень, а она снималась в одном платье под проливным дождём!
— Мы этого дождя только и ждали, — сказала Гуля. — Сначала нам нужно было солнце, а потом настоящий проливной дождь.
Доктор покачал головой.
— Да, нелёгкая у тебя, девочка, профессия. Очень нелёгкая.
Он наклонился над Гулей.
— Отрежьте мне это проклятое ухо, доктор, — сказала она вдруг решительно.
— Это ещё зачем? — удивился доктор.
— Чтобы нечему было болеть!
Доктор засмеялся:
— А если голова болит, так и голову отрезать прикажешь? Нет уж, милая, ухо я тебе оставлю, а проколоть его проколю. Легонько-легонько. Ты не бойся.
— А я и не боюсь, — ответила Гуля.
— Правда? — спросил доктор. — Посмотрим!
Утром он пришёл с целым чемоданом инструментов.
— Так и в самом деле не боишься? — спросил он, поглядывая на Гулю из-под очков. — Может, вчера сгоряча прихвастнула? Температура-то у тебя была порядочная.
— И сегодня не боюсь, — сказала Гуля. — Только колите поскорее!
— Ишь ты, какая торопливая! — сказал доктор и стал раскладывать на чистой салфетке какие-то блестящие ножички и длинные иголки.
Гуля искоса поглядывала на все эти серебряные штучки и думала: «Только бы не закричать! А то сказала, что не боюсь, а вдруг как заору во всё горло! Вот будет стыдно…»
— Ну, моя душенька, — сказал доктор, подходя к постели с чем-то острым и блестящим в руке, — мама тебя немножечко подержит.
— Не надо, — сказала Гуля. — Когда держат, гораздо страшнее. Я лучше сама буду держать маму за руку.
И она крепко стиснула мамину руку своими горячими от жара пальцами.
— Ну, вот и всё, — сказал доктор.
Гуля перевела дыхание и открыла глаза. На руке у мамы отпечатались все Гулины пальцы — пять красных пятен.
— Тебе было больно? — спросила мама.
— А тебе?
Мама засмеялась. А доктор посмотрел на Гулю как-то особенно серьёзно и ласково.
— Уважаю, искренне уважаю! — сказал он и принялся укладывать в свой чемоданчик блестящие иголки и ножички.
Когда доктор наконец ушёл, Гуля сказала маме:
— Я почему-то ужасно рада. И сама не понимаю почему. Нет, понимаю. Во-первых, потому, что мне легче. Во-вторых, потому, что операция уже прошла, а в-третьих, потому, что я не кричала. Ты знаешь, ведь мне было очень больно и страшно.
— Знаю, Гуленька, — сказала мама. — И знаю, что ты у меня молодец. А теперь постарайся уснуть — тебе после операции надо как следует отдохнуть.
— И стараться нечего, — ответила Гуля. — Мне ещё никогда в жизни не хотелось спать так сильно, как сейчас. Да и ты от меня отдохнёшь.
И она уснула глубоко, крепко.
Так началось выздоровление.
Гуля лежала в чистой, свежей постели, умытая, весёлая, с книжкой в руках. Ей радостно было глядеть в окошко и следить, как час за часом облетают деревья во дворе. Радостно было читать новое и перечитывать старое — ей казалось, что ещё никогда она не понимала всё так хорошо и ясно, а стихи никогда не запоминала так быстро, как сейчас.
Знакомые ребята часто навещали её и приносили то последние цветы, то первые яблоки и груши.
Как-то раз, когда Гуля, не читая, лежала с раскрытой книгой Лермонтова в руках и без конца повторяла всё те же строчки:
в передней раздался робкий звонок.
Дверь отворили, но долго никто не входил в комнату. Гуля слышала только чьё-то покашливание и прерывистый, приглушённый шёпот.
— Да что там такое? Мама, кто пришёл?
— Мы с Килькой! Мы с Клюквой! — ответили из передней два голоса.
— Ну так что ж вы топчетесь? — закричала Гуля. — Входите скорей!
Они вошли и сели рядом на один стул.
— Ну, рассказывайте же! Да что вы молчите? Какие новости в зоопарке?
— Никаких, — сказал Килька. — Вот только новых змей привезли. Тропических.
— Субтропических, — поправил Клюква. — Из Абхазии.
— Сколько штук? — спросила Гуля.
— Пятьдесят четыре, — сказал Клюква.
— Пятьдесят шесть, — поправил Килька.
— Да ведь это же очень много!
— Порядочно, — согласился Клюква.
Гуля удивилась:
— А вы говорите, нет новостей! Ну, ещё что?
— Старый волк умер.
— Да что вы! Как жалко!
— Зато трёх новых волчат привезли. Мы взяли над ними шефство. Два тихонькие, а третий сразу удрал и загрыз двух павлинов.
Гуля даже подскочила.
— Как так?
— Сторож недосмотрел. Его поймали и заперли.
— Кого? Сторожа?
— Волчонка!
— А вы-то что же смотрели?
— Мы смотрели в это время змей.
— Эх, вы! Не шефы, а вороны!
Килька и Клюква смущённо переглянулись. Потом Килька со вздохом развернул газетный свёрточек и вынул из него два павлиньих пера.
— Это тебе на память.
Гуля укоризненно посмотрела на ребят.
— Оставьте себе на память. Будете вороны в павлиньих перьях.
Мальчики засмеялись.
— Мы и так запомним. А ты бери. Красивые пёрышки!
И действительно, перья были великолепные. На одном было очко синее с золотом, на другом — зелёное.
Посидев ещё немного молча, Килька и Клюква собрались уходить. В дверях они остановились.
— Да, чуть не забыл! — спохватился Килька. — У нас собрание было. Делили всех на три группы — на ударников, кандидатов в ударники и на срывщиков.
— А куда я попала? Небось в срывщики?
— Нет, в ударники.
— Да я же больна!
— Это не считается. Вот мы здоровые, а попали только в кандидаты.
— Из-за павлинов, — сказал Клюква.
— Из-за волчонка, — поправил Килька. И они ушли.
ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ
Гуля выздоровела.
Её несколько раз сняли ещё для картины «Солнечный маскарад» (теперь уже не на открытом воздухе, а в павильоне кинофабрики), и Гуля поехала в Одессу — в свою школу.
Незадолго до отъезда она начала заниматься, чтобы догнать класс. Но оказалось, что взялась она за дело слишком поздно. Класс успел уйти далеко вперёд. И у Гули началось очень трудное время.
Ей было тем тяжелее чувствовать себя «неуспевающей» ученицей, что она была теперь у всех на виду. О ней писали в газетах, многие помнили её по кинокартинам, и совсем незнакомые ребята на улице узнавали её:
— Смотри, Василинка из кино!
— Верно! Она самая. Дочь партизана!
Знакомясь с Гулей, взрослые обычно говорили ей:
— А, Гуля Королёва! Как же, знаем про тебя, видели. Ну, а как ты учишься? Конечно, отличница?
— Нет, — угрюмо отвечала Гуля и старалась поскорее отойти в сторону.
Из Москвы приехала в Одессу на кинофабрику журналистка. Она забросала Гулю самыми разнообразными вопросами: давно ли Гуля снимается, какие из своих ролей любит особенно, чувствует ли удовлетворение от своей работы.
— Нисколько не чувствую, — сказала Гуля.
— Ах, вот как? И ты не собираешься быть артисткой?
— Не собираюсь.
— Интересно, — сказала журналистка и стала что-то записывать в своём блокноте.
Это совсем смутило Гулю, и она перестала отвечать на вопросы. Но журналистка не отступала.
— Что ж ты молчишь? Трудно сниматься в кино?
— Трудно, — ответила наконец Гуля.
— Почему же трудно?
— Нужно стоять неподвижно, а мухи кусают за ноги.
Журналистка всплеснула руками и засмеялась. Гуля и сама не могла удержаться от улыбки.
— Ну, а как ты учишься? Конечно, отлично?