Мы больше ничего не слышали о княгине Поляковой, правда, прошел глухой шум, что она будто бы сбежала из города и отдалась на милость своему бывшему любовнику Хольцхаммеру. Я справлялся о ней во всех отелях и пансионах, которые смог найти. Я по-прежнему боюсь, что она догадалась о моем вероломстве, и вскоре обнаружится, кто Алиса в действительности. Если представится случай, княгиня непременно выдаст меня. Она предаст нас всех. В эти дни в городском отеле проводились срочные совещания. Деловые люди Майренбурга должны были встретиться с генералом фон Ландоффом и членами его штаба, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Большой средневековый зал, украшенный позолоченной лепниной, наполнился шумом голосов и клубами табачного дыма. Собравшись у очага, старики принялись спорить. Они даже не сняли верхнюю одежду. Еще не прибыл ни один из представителей военного командования. Торговцы и банкиры продолжали изображать из себя экспертов по стратегическим вопросам. Пронесся слух, что эмиссар Хольцхаммера будто бы представил новый план перемирия, от которого генерал фон Ландофф отказался, сочтя его «совершенно неприемлемым». Шутки ради один хозяин металлургического завода утверждал, будто бы слышал, что все женщины младше двадцати лет будут отправлены болгарам. Моя малышка горько рыдала, когда я прошлой ночью рассказал ей об этом. Она, разумеется, не поверила ни единому слову, но я подозреваю, что она не смогла отказать себе в удовольствии разыграть небольшую мелодраму. Сейчас так редки развлечения. Я объяснил ей, что вся эта история — выдумка чистой воды, но зато я договорился с генералом фон Ландоффом, что получу для себя и для нее пропуск. Никто здесь ничего не знает о княгине Поляковой. «Вы все-таки не верите, что во всем этом есть смысл, не так ли?» — спрашивает Пападакис, открывая бутылку вина. — Вы ведете себя как безумец. Ну о чем вы пишете? Об этой девке? Раз я не желаю больше об этом слушать, так вам надо все это излить на бумаге. Так, что ли?» Майренбург всегда живет. От его крепостных стен были отброшены готты, гунны и все известные в Европе тираны. Город нерушим. Пападакис начинает наливать вино. «Дайте ему дышать, — говорю я. — Дайте мне дышать! Дайте нам всем дышать! Сеньор! Из-за болезни вы распространяете вокруг себя зловоние. Вы заживо гниете на моих глазах. Вонь, исходящая от вас, преследует меня день и ночь!» Клара присоединяется в гостиной ко мне. На ней черное пальто, которое она одолжила у Дианы, муфта и шляпка. Мы собираемся вместе прогуляться. Капитан Менкен надевает очки с дымчатыми стеклами и советует нам быть осторожными. У него выцветшие глаза и красноватые белки, как бывает у собаки, морда которой постоянно закрыта шерстью. «Преступность в городе достигла невиданных размеров…»
Мы посмеиваемся над ним, пробираясь по дорожке, проложенной в снегу. Лишившийся места слуга бредет недалеко от нас, ругаясь, что в наши дни никому невозможно угодить. Он исчезает в переулке Раухгассе, мы же идем в другую сторону, поворачивая к ботаническому саду. Охранники протоптали дорожки в саду, и мы идем по их следам. До нас доносится запах костра, идущий от ближайшей оранжереи с тропическими растениями. Белый дым стелется над заснеженной поляной, словно туман, закрывая небо стального цвета. Со стороны моравского квартала слышен звон колоколов. Большинство живущих там — католики. «Они молятся теперь четыре или пять раз в день», — говорит Клара. Ей хочется посмотреть, откуда берется этот дым, но я отговариваю ее. «Лучше не знать, что они там варят», — утверждаю я. «Неужели они стали каннибалами?» Она готова броситься прочь. «Кто-то бежит», — говорю я. Она дрожит как в лихорадке, глаза ее испуганно сверкают. Она пытается что-то сказать, но не находит слов. «Это ужасно, — произносит она наконец жалобно.