Таким образом она скрывала его целую неделю, пока кто-то из ее коллег не вызвался помочь ей в уходе за ним, а она отказалась. Ее разоблачили и тут же лишили места. Наш пациент проводил ее в бордель, куда ее взяли, и какое-то время она консультировала девиц по медицинским вопросам». Алиса воспринимает эту историю недоверчиво, но Уормен утверждает, что говорит чистую правду. Генерал в обществе фрау Шметтерлинг тоже обсуждает вопросы здоровья. «Мой врач имел наглость прописать мне лечение ртутью — это означает, что он считает меня больным сифилисом. До тех пор, пока этот идиот откровенно мне все не сказал и не объяснил, что я подхватил эту болезнь, я продолжал жить так, как и всегда. И вина в этом не моя, а его».
«Вы спрашивали его об этом?» — интересуется фрау Шметтерлинг.
«Всеми возможными способами».
«Но не прямо?»
«А разве он был со мной откровенен, мадам?»
Становится душно, дышать все труднее. Мы подходим к двери. Вилке, скромный, сохраняющий самообладание и, возможно, наиболее достойно ведущий себя здесь мужчина, разговаривает об Амстердаме с Кларой, которая тоже знает этот город. Его нисколько не беспокоят раздающиеся вокруг шум и смех. Он жестикулирует своими большими руками, вспоминая какой-то квартал голландского города, и спрашивает у Клары со своей привычной степенностью, как давно она приехала оттуда. «Какой великолепный экземпляр!» — шепчет мне Алиса, когда мы проходим мимо. Я делаю вид, что это оскорбляет меня. «Может быть, ты хочешь, чтобы я тебя представил?» Она бросает на меня насмешливый взгляд, притворно сердясь: «О! Не говори глупостей! Такой не может всерьез интересоваться женщинами. Он или испытывает к ним лишь дружеские чувства, или же быстро овладевает ими и бросает. Даже в моем возрасте это просто бросается в глаза!» Сколькими же наблюдениями подобного рода напичкала ее мать? И вновь я задаюсь вопросом, что же привлекательного Алиса нашла во мне. Может быть, это некоторая слабость, которая позволяет легко управлять мной? Не знаю. Я окидываю взглядом заполненную людьми гостиную. Как только я мог думать, что все здесь правильно и здраво? Мы все безумцы. Мы находимся в аду. Я всматриваюсь в каждое лицо. Здесь только две женщины, с которыми я не переспал. Одна — сама фрау Шметтерлинг, другая — леди Кромах. Она стоит недалеко от двери вместе с княгиней Поляковой. Англичанка надкусывает маслину. «Фрау Шметтерлинг сказала мне, что вы пишете, господин фон Бек. Ваши опусы можно прочитать в берлинских газетах?» Я развеиваю ее заблуждения, отрицательно качая головой. «Я дилетант, леди Кромах. У меня не такой уж большой жизненный опыт, чтобы я о чем-то мог заявлять авторитетно, а кроме того, я ужасно ленив».
«Значит, вы выбираете для проживания подобные этому места, когда путешествуете, именно для накопления жизненного опыта?»
Княгиня Полякова фыркает, потом говорит какую-то пошлость Алисе, и она хихикает. Я продолжаю разговаривать с леди Кромах. «Насколько мне известно, на свете мало таких изысканных заведений, где можно встретить столь поразительных дам. Вы, наверное, знаете, что большинство проституток испытывает отвращение к мужчинам. Ремесло, которым они занимаются, накладывает свой отпечаток на их характер: они постепенно становятся мрачными и угрюмыми. Приятно ли получать ласки и удовлетворение от людей с таким настроением?»
«Я считаю, что мужчины подавляют своим настроением куда больше, чем женщины», — отвечает она.
«Я бы тоже был склонен так думать. А потом, нет, наверное, более скучных мужчин, чем немцы, так ведь?»
«Но у них тоже есть свои положительные черты. Отсутствие воображения компенсируется у них аккуратностью и чистоплотностью. Я чуть было не вышла замуж за немца, когда была совсем молодой.