Я дошел до того, что стал его бояться. Германия возрождается. Ее могущество, как всегда это было, питается патриотизмом, мистицизмом и завороженным отношением к стали. Францию продолжают раздирать ссоры, и она ищет решений, связанных с будущим, ссылаясь на славное прошлое. Английское общество пребывает в упадке и считает панацеей от всех бед американский джаз. Россия бурлит и мечтает о создании новой империи. Италия благодаря захвату Абиссинии преодолевает свою нищету. Оставили хотя бы в покое Вельденштайн в объятиях его славянской матери. Вернувшись на Розенштрассе, я обнаруживаю, что капитан Коловрат поспешно удрал, призванный какой-то другой срочной работой. Бордель — практически единственное оставшееся нетронутым здание. Капитан Менкен командует оставшимися двумя-тремя солдатами. Он не получил никаких указаний и, воспользовавшись этим, напивается допьяна. Очки соскальзывают у него с носа, когда он окидывает меня взглядом и протягивает мне бутылку. Покачав головой, я отказываюсь. Сидя рядом друг с другом на канапе, Тереза и Рене поют дуэтом какую-то песенку. Она вся в кружевах и черных чулках. «Ваша женщина, кажется, там, наверху», — говорит она торжественным тоном. «Вы случайно не знаете болгарского языка?» — интересуется он и отхлебывает из своего стакана и хохочет. Он выбрал такую форму самозащиты, которая близка к истерии. Я вовсе не тороплюсь к Кларе и решаю выпить. «Мы можем находить забвение в войне так же легко, как находим его в разврате, — произносит Менкен, неловко протягивая мне бутылку. — Война — это такая же простая вещь, как секс, хотя не такая беспорядочная, правда?» — обращается он, улыбаясь, ко мне. Я серьезно отвечаю ему, что не сомневаюсь в этом. Он отводит глаза от хихикающих и таких же пьяных, как он, женщин. «Война не бывает шепотом. У нее не бывает оттенков. Она требует, конечно, смелости и быстрых решений. Она нам сулит славу и заставляет рисковать смертью. А сладострастие доставляет нам лишь страдания и заставляет нас рисковать жизнью, а?» Он доволен своим открытием.
Дневной свет пробивается сквозь доски и разбитые стекла. Я возвращаю ему бутылку и, вздохнув, поднимаюсь наверх, чтобы уладить свои отношения с Кларой. Хольцхаммер будет управлять Вельденштайном от имени австрийских властей, пока его не разорвет бомба анархистов в 1904 году. Клара заснула. Столкновение с ней не состоялось. Я испытываю от этого смутное разочарование. Я направляюсь в свою комнату, надеясь найти в ней хоть какие-то следы Алисы. Я все больше возмущаюсь поведением леди Кромах. Она разыграла меня самым вероломным образом. Однако по отношению к Алисе я не чувствую никакой ярости. На полу разбросаны оставленные вещи, наполовину уложенные чемоданы и сундуки. Я поднимаю ее штанишки из светло-голубого шелка. Они еще пахнут ее телом. Она не оставила для меня ни словечка. Но в шкафу я нахожу несколько обрывков сиреневой бумаги, на которых Алиса что-то нацарапала и набросала какие-то рисунки, похожие на те, что делает, скучая, школьница. Я складываю обрывки на китайском туалетном столике и расшифровываю неизвестно откуда взятое предложение: «Это чудесный день. Пойдем ловить рыбку, — сказал червяк, обращаясь к человеку». В другом месте я читаю: «Он не такой, каким я его себе представляла». Я задрожал. «Ты идиотка, — вскрикиваю я. — Все потому, что ты, ты не смогла бы стать такой, какой я вообразил тебя. Теперь ты сделала это невозможным. А какой женщиной ты могла бы стать!» Вот таково мое поражение. Я ощущаю то же, что ощущает художник, осознав, что не способен больше творить. У меня такое чувство, что от меня оторвали половину тела, украли половину души. Пушки разнесли в пыль мое прошлое, а мое будущее затерялось среди развалин.