Что же теперь делать? Валерия полистала записную книжку и набрала номер Милки. Долгие гудки, никакого ответа. Мобильником подруга обзавестись не удосужилась. Или не считает нужным. Кстати, может она сейчас элементарно на работе? Валерия набрала номер довольно популярной питерской газеты и попросила к телефону Людмилу Оленеву. После недолгого ожидания она узнала, что данная особа в этой газете уже около года не работает, а где трудится теперь — неизвестно. В последней фразе Валерии почудились некоторые нотки ехидства, но она не обратила на это особого внимания. Просто теперь нужно разыскивать Милку через Софку, вот и все.
Наученная первым опытом, Валерия позвонила Софье Кудрявцевой сразу в редакцию женского журнала, где она вела рубрику «Ваш дом — ваша крепость», и выяснила, что подруга находится в декретном отпуске. Не задумываясь над тем, что бы это значило, Валерия поблагодарила и набрала домашний номер Софки. Та, судя по всему, жила по-прежнему в коммунальной квартире недалеко от станции метро «Чернышевская», точнее, в доме рядом со станцией метро, и к телефону ее подозвала одна из соседок.
— Лерка! — обрадовалась Софка. — Какими судьбами? Сто лет не виделись. Надолго в Питер?
— На три дня в командировку, — сообщила Валерия. — Хотелось бы сбежаться на нейтральной территории, посплетничать. Как ты сегодня вечером?
— Да как всегда! — с неожиданным раздражением отозвалась Софка. — Накормлю свой выводок, затолкаю в постель и сама спать завалюсь. Был бы телевизор…
— То есть? — не поняла Валерия.
— То и есть, что живу, как в каменном веке, только хуже. С тремя-то детьми…
— Слушай, Софка, я ничего не понимаю, — решительно сказала Валерия. — Я тут недалеко, могу подскочить, адрес помню. Что по дороге купить?
— Еды, — мрачно ответила подруга. — И без выкрутасов. Можно просто хлеба.
Через сорок минут, нагруженная пакетами с «едой без выкрутасов», Валерия звонила в давно знакомую ободранную дверь на четвертом этаже. Звонок все так же висел на одном проводке, а обивка, кажется, держалась только потому, что была невероятно грязной и просто прилипла к двери. Валерию стало тихонечко мутить: она уже начала забывать, что такое питерские коммуналки, а та, где жила Софка, считалась чуть ли не самой страшной (в смысле запущенности) во всем городе, причем считалась еще тогда, когда они в школу ходили.
Дверь открыла сама Софка, на руках у которой верещал младенец месяцев шести, а за юбку держался ребенок неопределенного пола лет двух. Третий, надо полагать, остался в комнате. Так оно и было: пройдя нескончаемый коридор с неизменными корытами и старыми велосипедами, подруги оказались перед дверью, из-за которой выглядывала замурзанная мордашка девчушки лет пяти.
Две комнаты, которые вот уже лет пятьдесят занимала Софкина семья, никогда еще не были в таком убогом и удручающем состоянии. Отсыревшие обои висели клочьями, на потолке через дыры зияла дранка, пол скрипел немилосердно, а о том, что он когда-то был паркетным, уже нельзя было даже догадаться. Спертый воздух, развешенные везде мокрые пеленки, разбросанные убогие игрушки. Еще три года назад Софка весело щебетала о том, что отдает дочку в хороший садик и они с мужем начинают копить деньги на приличное жилье. Господи, что случилось?
— Мужа уволили, их контору вообще разогнали, — сообщила Софка, торопливо и жадно разбирая пакеты с продуктами. — Сначала в ларьке торговал, я-то второй раз случайно залетела, а аборт было делать поздно. Потом его и оттуда поперли, пить начал. После этого он вообще не просыхал — вот тут-то это сокровище и образовалось.
Она встряхнула задремавшего было на ее руках ребенка, который тут же заорал.
— А теперь — что? — спросила оторопевшая Валерия.
— А теперь я даже не знаю, где он. Как пишут в газетах, «ушел из дома и не вернулся». Еще зимой, я только-только из роддома пришла. То ли замерз где-то по пьянке, то ли убили, то ли просто бомжует.
— Как же вы живете?
— На детское пособие. Маловато, конечно, но что делать? Милке-то хорошо…
— Кстати, что с ней? — обрадовалась Валерия возможности сменить тему. — Я звонила, нигде не застала: дома нет, на работе сказали — уволилась.
— Она год назад уволилась. Появился богатый поклонник, обещал жениться, подарки дарил, а потом… проиграл ее в карты. И пошла Милочка по рукам, а пару месяцев тому назад угодила под шальную пулю при каких-то разборках своих кавалеров с милицией. Я и говорю: ей хорошо, она отмучилась. А я от этих куда денусь?
Было видно, что Софка хоть и рада приходу школьной подруги, но отчаянно стыдится убогости своего жилья, своего положения и вообще больше всего хочет, чтобы Валерия оставила их наедине с содержимым пакетов. Даже для виду не спросила, как она, как в Москве, как муж. Впрочем, благополучие и ухоженность Валерии еще резче бросалось в глаза на фоне Софкиного житья-бытья.
Валерия сбежала от нее через полчаса, всучив стодолларовую купюру. Понимала, что вроде бы откупается, но… У нее своих забот было полно, заниматься чужими проблемами было просто некогда.
Она вышла на улицу и задумчиво направилась куда глаза глядят. Посидели со старыми подругами, пошушукались… Да что за день такой, в конце концов?! Или это со вчерашнего хвост тянется? Она для порядка еще раз позвонила насчет завтрашнего интервью, получила от пресс-секретарши еще порцию клятвенных заверений, что завтра, ровно в полдень, ее ждут, и не в офисе, а непосредственно в квартире Милены Семеновны, куда она после смерти мужа вообще никого не приглашает, и так далее и тому подобное. Значит, что-то до этой политизированной куклы дошло. И на том спасибо. Но времени-то — шесть часов вечера, что прикажете делать одной, пусть даже в городе, где родилась и ходила в школу? В Петергоф или в Павловск ехать поздно, бесцельно шататься по городу не хочется, в театр попробовать попасть — так туда билет нужен, который просто так не добывается.
На полупустой в этот час Итальянской улице ей попалась на глаза вывеска ресторана «Мама Рома». С Римом у Валерии были связаны исключительно приятные воспоминания, там они с Бобом провели часть медового месяца. Да и поесть не мешало бы, пока народ не повалил во все кабаки подряд. Так что Валерия решительно поднялась по двум ступенькам к свежеотлакированной двери с двумя искусственными пальмами в кадках по бокам и вошла в вестибюль. Буквально через несколько минут она поняла, что сделала исключительно правильный выбор.
Это действительно был маленький кусочек Италии: и обслуживание, и блюда, и улыбчивые официанты, которые хотя и говорили по-русски, но больше ничем не отличались от своих заморских коллег. После вкуснейшего телячьего эскалопа со свежими овощами и кусочка персикового пирога Валерия вновь почувствовала вкус к жизни и подумала, что напрасно принимает свою судьбу, как нечто данное и само собой разумеющееся. Она счастливая женщина, черт возьми! По сравнению со всеми своими подругами и приятельницами — тем более. И уж лучше неверный муж, чем пропавший или пустивший свою подругу по рукам. Лучше один красивый, умный и обеспеченный мужчина, чем сотни поклонников Нины и непонятно какая жизнь Катьки.
И вообще Боба надо как следует пропесочить и простить. Но… в последний раз. Как говорится в старой присказке: «Первый раз прощается, второй — запрещается». Со вторым — женским голосом в телефоне, она еще разберется. А первый, кажется, уже склонна простить. В конце концов, если немного растормошить Боба в постели, ему вообще цены не будет. Нужно бы взять им обоим отпуск и устроить второй медовый месяц. А о детях она, пожалуй, больше с ним говорить не будет… пока. Слишком сильное впечатление на нее произвела многодетность старинной подруги.
Когда ей принесли большую чашку кофе и креманку с тремя разноцветными шариками мороженого, она чуть не замурлыкала от удовольствия. Но сначала решила продлить его — выкурить сигарету. И тут перед ее лицом возникла выхоленная мужская рука с дорогой импортной зажигалкой — явно не рука официанта. Валерия прикурила, подняла глаза, чтобы поблагодарить, и… обомлела.
Перед ней был известнейший певец, концерты которого всегда собирали полные стадионы и залы, человек-легенда, о личной жизни которого никто ничего толком не знал, но изображения которого с гитарой периодически расклеивались на всех тумбах обеих столиц, чей голос ежедневно звучал по радио, а изображение хоть раз в неделю появлялось в одной из телевизионных программ.