— Я не могу различить, — отвечал Иаков, — что я сам знаю и что узнаю от тебя.
— Того, чего ты не знаешь, — возразил юноша, — я не мог бы тебе и сказать. В начале, не в самом начале, но поближе к началу были Геб и Нут. Это были бог Земли и богиня Неба. Они произвели на свет четырех детей: Усира, Сета, Исет и Небтот. И Исет стала сестрой во браке Усира, а Небтот — красного Сетеха.
— Это ясно, — сказал Иаков. — И что же, эта четверка недостаточно строго соблюдала такой порядок?
— Половина из них — нет, — отвечал Ануп. — К сожалению, нет. Что поделаешь, мы рассеянны, невнимательны и беспечно-мечтательны с детства. Заботливость и осторожность — это грязно-земные качества, но, с другой стороны, чего только не натворила уже беспечность в жизни!
— Совершенно верно, — подтвердил Иаков. — Нужно быть осторожным. Но если говорить откровенно, то все дело, по-моему, в том, что вы только идолы. Бог всегда знает, чего он хочет и что делает. Он дает слово и держит его, он ставит завет и остается верен ему навеки.
— Какой бог? — спросил Ануп.
Но Иаков ответил ему:
— Ты притворяешься. От совокупленья Земли с Небом, может быть, и родятся великие цари и герои, но только никак не боги, будь то четыре или один. Ты ведь и сам признаешь, что Геб и Нут были не в самом начале. Откуда же они появились?
— Из Тефнет, великой матери, — не задумываясь, отвечал сидевший на камне.
— Хорошо, — продолжал Иаков во сне, — ты говоришь это потому, что я это знаю. Но была ли Тефнет началом? Откуда появилась Тефнет?
— Ее призвал Невозникший, Сокрытый, чье имя Нун, — ответил Ануп.
— Я не спрашивал у тебя его имени, — сказал Иаков. — Но теперь, полумальчик-полусобака, ты начинаешь говорить разумные вещи. Я не собирался спорить с тобой. Как-никак ты идол. Так как же вышла оплошность у твоих родителей?
— Ночь была виновата, — повторил дурнопахнущий, — и он, носящий бич и пастушеский посох, был беспечно рассеян. Величество этого бога влекло к его сестре во браке Исет, но случайно, в слепой ночи, оно набрело на Небтот, сестру Красного. И великий этот бог обнял ее, ошибочно полагая, что это его жена, и ночь любви, с полным своим равнодушием, объяла обоих.
— Случится же такое! — воскликнул Иаков. — Что стряслось?
— Такое легко может случиться, — отвечал мальчик. — В своем равнодушии ночь знает правду, и ей наплевать на бойкие предрассудки дня. Ведь тело у одной женщины такое же, как и у другой, пригодное для любви, пригодное для зачатия. Только лицо отличает одно тело от другого и внушает нам, будто это тело мы хотим оплодотворить, а то — нет. Лицо — достояние дня, у которого бойкое воображенье, а для ночи, которая знает правду, лицо ничего не значит.
— Речь твоя груба и бесчувственна, — удрученно сказал Иаков. — Для столь тупоумных суждений есть, видно, основанья у обладателя такой головы, как твоя, и лица, которое нужно заслонить рукой, чтобы вообще заметить, не говорю уж — признать, что нога твоя красива и прекрасна, когда она вот так вытянута.
Ануп опустил глаза, подтянул к туловищу вторую ногу и спрятал руки между коленями.
— Не обо мне речь! — сказал он затем. — Я еще избавлюсь от своей головы. Так хочешь ты знать, что было дальше?
— Что же? — спросил Иаков.
— В ту ночь, — продолжал собакоголовый, — владыка Усир был для Небтот как Сет, Красный, ее супруг, а она для него — совсем как владычица Исет. Ибо он пригоден был для того, чтобы оплодотворять, а она для того, чтобы зачинать, а до всего остального ночи не было дела. И они услаждали друг друга, оплодотворяя и зачиная, ибо, полагая, что они любят, они только оплодотворяли чрево. И понесла меня эта богиня, а не Исет, праведная, как надо бы.
— Печально, — сказал Иаков.