Разве можно в таких штанах с дамой разговаривать на Кузнецком? Срам!»
— Скажите, пожалуйста: деньги? Это интересно!
— Да-с, хи-хи! Что деньги! Деньги — тлен!
— А вы женаты?
— Нет, а вы такие молодые, мадам, и одинокие, как...
— Как что?
— Хи-хи, былинка.
— Ха-ха!
— Хи-хи.
.......................................................
— Сухаревская-Садовая, №201... Вы ужасно дерзкий инкассатор!
— Ах, что вы! Мерси. Только в номер заеду переоденусь, У меня в номере костюмов — прямо гибель. Это дорожный, так сказать, не обращайте внимания — рвань. А какая у вас шапочка очаровательная? Это что вышито на ней?
— Карты. Тройка, семерка, туз.
— Ах, какая прелесть. Хи-хи!
— Ха-ха!
III. ПРЕОБРАЖЕНИЕ
— Побрейте меня, — сказал Мохриков, прижимая к сердцу девять тысяч, в зеркальном зале.
— Слшсс... С волосами что прикажете?
— Того, этого, причешите.
— Ваня, прибор!
Через четверть часа Мохриков, пахнущий ландышем, стоял у прилавка и говорил:
— Покажите мне лакированные полуботинки...
Через полчаса на Петровке в магазине под золотой вывеской «Готовое платье» он говорил:
— А у вас где-нибудь, может быть, есть такая комнатка, этакая какая-нибудь, отдельная, где можно было бы брючки переодеть?..
— Пожалуйста.
Когда Мохриков вышел на Петровку, публика оборачивалась и смотрела на его ноги. Извозчики с козел говорили:
— Пожа, пожа, пожа...
Мохриков отражался в витринах и думал: «Я похож на артиста императорских театров...»
IV. НА РАССВЕТЕ
...Когда вся Москва была голубого цвета, и коты, которые днем пребывают неизвестно где, ночью ползали, как змеи, из подворотни в подворотню, на Сухаревской-Садовой стоял Мохриков, прижимая портфель к груди, и, покачиваясь, бормотал:
— М-да... Сельтерской воды или пива если я сейчас не выпью, я, дорогие товарищи, помру, и девять тысяч подберут дворники на улице... То есть не девять, позвольте... Нет, не девять... А вот что я вам скажу: ботинки — сорок пять рублей... Да, а где еще девять червонцев? Да, брился я — рубль пятнадцать... Довольно зто паскудно выходит... Впрочем, там аванс сейчас я возьму. А как он мне не даст? Вдруг я приезжаю, говорят, что от разрыва сердца помер, нового назначили. Комичная история тогда выйдет. Дорогой Мохриков, спросят, а где же двести пятьдесят рублей? Потерял их, Мохриков, что ли? Нет, пусть уж он лучше не помирает, сукин кот... Извозчик, где сейчас пива можно выпить в вашей паршивой Москве?
— Пожа, пожа, пожа... В казине.
— Это самое... как его зовут?.. Подъезжай сюда. Сколько?
— Два с полтиной.
— И... э... ну, вот, что ты? Как тебя зовут?.. Поезжай.
V. О, КАРТЫ!..
Человек в шоколадном костюме и ослепительном белье, с перстнем на пальце и татуированным якорем на кисти, с фокусной ловкостью длинной белой лопаткой разбрасывал по столу металлические круглые марки и деньги и говорил:
— Банко сюиви! Пардон, месье, игра продолжается!..
За круглыми столами спали трое, положивши головы на руки, подобно бездомным детям. В воздухе плыл сизый табачный дым. Звенели звоночки, и бегали с сумочками артельщики, меняли деньги на марки. В голове у Мохрикова после горшановского пива несколько светлело, подобно тому, как светлело за окнами.
— Месье, чего же вы стоите на ногах? — обратился к нему человек с якорем и перстнем. — Есть место, прошу занимайте. Банко сюиви!
— Мерси! — мутно сказал Мохриков и вдруг машинально плюхнулся в кресло.
— Червонец свободен, — сказал человек с якорем и спросил у Мохрикова: — Угодно, месье?
— Мерси! — диким голосом сказал Мохриков...
VI. КОНЕЦ ИСТОРИИ
Озабоченный и очень вежливый человек сидел за письменным столом в учреждении. Дверь открылась, и курьер впустил Мохрикова. Мохриков имел такой вид: на ногах у него были лакированные ботинки, в руках портфель, на голове пух, а под глазами — зеленоватые гнилые тени, вследствие чего курносый нос Мохрикова был похож на нос покойника.