Проведенные в 1927 и 1928 годах в Берлине и Праге конференции украинских националистов, в ходе которых «старики» на равных общались с лопающимся от гордости молодняком, подтвердили необходимость объединения, а 28 января — 3 февраля 1929 года, в Вене, долгожданный Первый Конгресс принял решение о создании Организации Украинский Националистов, во главе которой встал, само собой, Коновалец. Оставаясь, разумеется, и главой УВО, единственной организации, сохранившей формальную автономию, позволяющую и далее заниматься «боевой работой» от своего имени, «не черня репутацию ОУН как чисто политической организации». Но вторым по важности после учреждения ОУН итогом съезда стало политическое заявление, гласящее, что «…Только полное устранение всех оккупантов с украинской земли откроет возможность для развития украинской нации в границах собственного государства… Игнорируя ориентацию на исторических врагов нации, мы будем в союзе со всеми народами, которые враждуют с оккупантамиУкраины…». В качестве «оккупантов» вскользь были названы Румыния, Чехословакия и даже СССР, зато ненависть к Польще едва ли не сочилась с бумаги, а «вероятным врагом оккупантов» определялась, естественно, Германия. Прочие Франция, Англия и США не поминались вообще. Еще один основополагающий принцип «работы» был определен на Втором Конгрессе, состоявшемся в Праге в 1928-м: «Провод украинских националистов в своей деятельности отмежевывается от всех украинских политических партий и групп и не вступает с ними в сотрудничество. Все организации украинских националистов на украинских землях и за границей должны поступить так же».
Иными словами, на сцену вышла организация принципиально нового типа, откровенно не связывавшая себя никакими осточертевшими «-измами». Что несколько шокировало даже многих старых друзей, наставников и спонсоров. В частности, германские социал-демократы, и без того уставшие улаживать вопрос с публично требующей «унять террористов» Польшей, приняли решение прикрыть краник, перенаправив основную часть субсидий на счета безобидной «управы» мирно живущего в Берлине экс-гетмана Скоропадского. Что, впрочем, для Коновальца было хотя и достаточно болезненно («общак» на себя он не тратил, но политика дело не дешевое), однако и мессы не стоило: к тому времени он уже успел поладить с Римом. Взрывы в Польше там, правда, мало кому были интересны, но идейное родство оценили, а лиры, если их много, в сущности, ничем не хуже марок.
Орлята учатся летать
Жизнь, однако, не картина маслом. Мудрый Коновалец, в принципе, расписав все, предполагал, что теперь это все будет не менее красиво, чем, скажем, в только-только успокоившейся Ирландии, — единый зверь о двух головах: с одной стороны, «отпетая» УВО, стреляющая, взрывающая и режущая; с другой, легальная ОУН, устами молодых импозантных юристов, врачей и агрономов витийствующая в Сейме и прочих богадельнях. Проблема, однако, заключалась именно в том, что импозантные юристы, и не юристы тоже, хоть и умники, были слишком молоды. Вещать они, конечно, любили, но еще больше им хотелось экстрима. Все они, поголовно, помимо изучения трудов Михновского, учились стрелять, метать гранаты, варить динамит, и все это им настолько нравилось, что Полковнику приходилось делать выезды на места, часами вправляя мозги самым головастым на предмет того, что микроскопами гвозди не забивают. Ему одному такое сходило с рук, списываясь на «стариковскую осторожность» (и то сказать, 40 лет разве молодость?), всех остальных «легалистов», невзирая на попытки «закордонного» руководства протестовать, мгновенно записывали в «предатели нации», и хорошо еще, если без особо тяжких последствий. К тому же и деньги были нужны позарез. Полковник хоть жадиной не был, но считать умел и самодеятельность «Краевой Экзекутивы» (внутреннего руководства) не оплачивал. А хотелось!
Так что, начиная с 1931 года, по Краю понеслась волна поджогов и нападений на властные учреждения, не говоря уж о грабежах. Сперва грабили поляков, поголовно считавшихся «врагами», но потом дело дошло и до «предателей нации», и хотя ответственность за все брала на себя без вины виноватая УВО, но полиция тоже не лаптем щи хлебала, так что с мечтами о «респектабельной» ОУН пришлось попрощаться.
Самое обидное, что осуществлялись акции по-мальчишески глупо, а очень часто и с пугающим непривычное к такому общество зверством. Например, влиятельного старенького парламентария Тадеуша Голувко, лечившегося в Трускавце, изрезали вдоль и поперек прямо в палате санатория, несмотря на то, что пан Голувко был известен как ярый сторонник «компромисса», то есть максимальных, вплоть до автономии, уступок галичанам. С точки зрения новой логики «юношеской референтуры» смысл в этом, казалось бы, лишенном смысла деянии как раз был: именно такие «голувки» были в их понимании наихудшими врагами «украинской нации», поскольку чем больше «компромисса», тем меньше надежды добиться «революционного срыва масс». А с точки зрения старой логики властей единственным адекватным ответом на подобное know-how должны были стать не сроки (учитывая молодость хулиганов, весьма умеренные), а намыленные веревки.
В общем, в конце концов коса нашла на камень. Провiдники Краевой Экзекутивы исчезали раньше, чем успевали приучить подчиненных к себе; при попытке к бегству был застрелен Юлиан Головинский, через несколько месяцев в околотке забили насмерть его преемника, Степана Охримовича, еще через год с трудом спасся, удрав за кордон, Иван Габрусевич, а вскоре его примеру последовал и сменщик, Богдан Кордюк, признанный «референтурой» виновным в провале «городецкой экспроприации», по итогам которой деньгами так и не разжились, зато двое боевиков ОУН погибли, а еще двое, Билас и Данилишин, выданные, кстати, местными крестьянами, были повешены в львовской тюрьме Бригидки.
Незадолго до католического Рождества в Галицию были введены дополнительные силы полиции и, в помощь им, отряды регулярной кавалерии. Взведенная до предела Варшава объявила о начале «пацификации» — затянувшейся на долгие годы и жесточайшей в смысле методов кампании умиротворения взбесившегося Края.
Глава XXIV Солнце взошло
Мальчик-с-пальчик
Именно в период «пацификации», когда польские силовики перестали оглядываться на мнение международной общественности, сжигая дома террористов, арестовывая всех подозрительных и стреляя на шум, к рулю и пришел Степан Бандера. Вопреки байкам биографов, утверждающим, что именно он родил ОУН, как Авраам Исаака, парень был незаметный — как говорят в Англии, заднескамеечник. Низкорослый, щуплый, несколько смахивающий (кто сомневается, пусть посмотрит фото) на крысенка. Ни в кругу отцов-основателей, ни в списках делегатов судьбоносных конференций 1926–1930 годов его не было и быть не могло просто по молодости. В УВО он вступил только в 1927-м, 18 лет от роду, в 1928-м поступил на агрономический факультет львовской Политехники и целый год даже учился, а затем еще год, вместе с уже именитым Шухевичем, изучал уже другие науки в итальянской разведшколе. Прочие байки не менее мифологичны. Нет, возможно, конечно, что уже в 11 лет будущий Вождь, подобно грядущему Ким Ир Сену, призывал народ к восстанию, за что был избит полицейскими, как писалось когда-то в незабвенном журнале «Корея», смеясь им в лицо. Охотно верю, что в годы учения в украинско-польской гимназии он и в самом деле подкладывал кнопки на стул учителям-оккупантам и зажигал «вонючки» на торжественных мероприятиях в гимназии. Кто из нас, если честно, такого не творил? А вот насчет постоянных драк за Украинскую Идею с польскими шовинистами-старшеклассниками уже сложнее, ибо, как точно выяснили историки, в стрыйской гимназии того времени вместе с юным Бандерой учились только галичане, сколько-то евреев, пара-тройка немцев — и ни одного поляка. Что же до хрестоматийного подвига школьника Степы — создании нелегальной «Організації учнів вищих клясів українських гімназій», якобы первой из националистических организаций, возникшей в Крае, — то на эту тему и архивы, и мемуаристы упорно молчат.
В общем, наверняка можно утверждать только, что Степан, как и все галицкие мальчишки, имевшие средство на форму и прочее, переступив порог тинейджерства, записался в скауты — «Пластуны», где активисты УВО присматривали молодые кадры, что вслед за старшими товарищами, как положено, заинтересовался «умными разговорами», познакомился с ребятами уже «козырными», а чрез них и со «взрослыми» книжками типа Михновского, что, наконец, хотел учиться в Чехии, но поступил во Львове, затем бросил агрономию, а вернувшись из Италии, стал кадровым клерком УВО-ОУН, ответственным за подпольную типографию в селе Завалив.
Карьера, впрочем, задалась сразу. Время-то было непростое, бестолковое, вакансии открывались то и дело. В переписке с Коновальцем активисты жаловались, что «УВО — это не военная организация, это гной… что если и случаются удачные операции, то деньги до УВО не доходят». С этим, конечно, старались бороться, так что энергичные парни не без бога в голове ценились на вес золота. А Степан был как раз таков, да говорлив, да еще и пером владел неплохо. Вот и стал референтом по пропаганде.