Иван обернулся и увидел, как из окон дома Рахав, подожженного солдатами, с воем вырвались языки веселого пламени, поднялись ввысь; столб дыма слился со множеством таких же. Дым, прах и огонь – ничего больше не осталось там, где был Иерихон…
По какой-то причине они не сразу вышли из города, хотя дом Рахав и стоял прямо возле обломков разрушенной стены. Чем дальше двигалась скорбная процессия спасенных, тем явственней становились тихий плач и стоны шедших с Рахав. Дух жестокой резни, тяжелые испарения скотобойни витали над горячими развалинами… С расчетливой жестокостью израильтянами было уничтожено все. Заколотые, зарезанные, затоптанные мужчины, старики, женщины, дети валялись между сожженных, освежеванных, плавающих в жидкой грязи и навозе туш домашней скотины. Душный запах крови пропитал все: кровь превратила сухую землю в болото. Тучи зеленых мух, тяжело гудя, спускались с небес и жадно облепляли ненужное мясо, и тень их повелителя чувствовалась где-то невдалеке. В живых не осталось никого.
Лишь кучки солдат нарушали застылость дымного багрового пейзажа. С канцелярской деловитостью солдаты собирали, подбирали и отсортировывали все ценное: как муравьи, волокли упорно на себе груды золотых браслетов, ожерелий, серебряных украшений, связки медных и железных сосудов и прочих вещей, обещанных ими своему Богу… Тем, кто владел этим раньше, уже ничего не было нужно: они утонули в собственной крови.
Иван невольно посмотрел на Рахав. Она шла, прямая и напряженная, изредка оскальзываясь, но снова выпрямляясь. Глаза ее были сухи, рот твердо сжат; она смотрела прямо перед собою, словно видела то, что не дано было увидеть другим. Никого не тошнило.
Иван посмотрел на Кляйна и увидел, что выражение озверелости сошло с его лица и вид у оберштурмбаннфюрера сейчас был несколько удивленный. Было тихо и страшно. Воздух замер, застыл, и все вокруг замолчало и скрылось. Никто не тревожил покоя проклятого города Иерихона, ни жившие в нем ранее, ни умершие сейчас.
Они вышли из города и побрели в сторону лагеря победителей, радуясь тому, что смерть осталась позади них. Немцы вели себя спокойно: война и убийство были для них совсем не внове.
Иван посмотрел на профессора: тот так вообще улыбался.
– Что смешное вы обнаружили, герр профессор? – спросил Иван неприязненно.
– Ну как же! – откликнулся фон Кугельсдорф. – Все ведь удачно получилось!
– Да? – удивился Иван. – А что именно, позвольте узнать?
Профессор украдкой оглянулся и, понизив голос, сказал:
– Благодаря бестолковому антисемитизму нашего дорогого оберштурмбаннфюрера – что поделать, герр Кляйн весьма ему подвержен, – нас доставят прямо к Иисусу Навину. Тот скорее всего захочет допросить пленного, потому что убить его сразу было бы не совсем удобно – все-таки обещание есть обещание, находившиеся в доме Рахав неприкосновенны… А остальное – дело техники: мне надо только прикоснуться к талисману, который великий воитель носит на груди… что мы могли увидеть, стоя на стене города.
– Что-то я не помню такого, – задумчиво сказал Иван.
– Да?.. Было такое, было, – убеждающе произнес профессор. – Так вот, только я до него дотронусь, как мы сразу перенесемся в другую эпоху…
– А куда?..
– Я же говорил раньше – к Македонскому, который Александр… и поведем охоту за его частью талисмана.
– А если что-то не получится? – спросил Иван. Профессор пожал плечами.
– Что ж.., будем действовать по обстановке.
– А если герра Кляйна за его семитофобию.., того?..
– Ну и что? Война есть война, – снова пожал плечами фон Кугельсдорф.