И в уши ударил отчаянный крик парня, и я вскочил, и бросился…
И кулак Даула Рыка остановил зарвавшегося ученика, и презрительное:
— Щен-нок недоделанный, — было — как приговор.
Парню. И — мне.
Боль в вывернутых руках.
Туман, туман, густой, вязкий. Голос Даула:
— Сыч, значит? Охотник? Ну-ну. Мешок давайте.
И — на белом-белом снегу — комок черно-пестрый.
И красные пятна…
Вот ты и умер второй раз, Лерг. И опять — из-за меня. А я даже имени твоего не знаю, кадакарский житель… Легкой дороги… И впустую, впустую — четыре года и вся жизнь… Легкой дороги… Прости, парень. Прости, если сможешь…
Руки стянули за спиной. Я даже не пытался воспользоваться каким-нибудь из фокусов Тана и Рейгелара. Зачем? Пусть. Пришла пора платить. За Лерга. За этого беднягу из Кадакара. За веснушчатого новичка, что стоял на воротах тогда. Тогда, тогда…
Его имени тоже не знаю… Нашли ли его — тогда? И как его звали?
Серая мешковина прижималась к лицу, мешала дышать. Но мне было все равно. Все равно, что будет со мной. Мешок равномерно потряхивало — у этой лошади хорошая рысь…
Вот и кончится глупый бессмысленный бунт, вот и станет Энидар тем, кем хотел…
Лица, лица, лица кружились передо мной в странном танце.
* * *
Мама — вздыхает:
— Ах, Ирги, Ирги…
Отец — усмехается:
— Да будет тебе известно, арвараны — эмпаты. Впрочем, от ошибок никто не застрахован.
Великолепный Алуш — улыбается, как всегда:
— Не грызи себе печенку. Что было — было, что будет — впереди.
Эгвер — молчит. Хмурится неодобрительно.
Рыжий новичок:
— А мешок зачем?..
Зачем, зачем, зачем… Зачем ты спросил, мальчик? Зачем — нож в руке моей? Зачем оседаешь ты в пыль, и удивленно распахнуты твои глаза?..
* * *
Зачем все, зачем?..
Ну вот, кажется, и приехали. Мой мешок снимают и несут. Я слышу голоса:
— …неплохо спрятался.
— Да уж. Пришлось повозиться.
— Хозяин уже здесь?
— Со вчерашнего вечера.
— А знаешь, он все-таки не утерпел. Оброс.
— Ну да? Женой, детишками?
— Нет. Собаками и тварью какой-то. Представляешь — вроде как человек, только с во-от такими крыльями.
Собаки. Значит, их тоже… Ун, Редда… И закипает внутри бессильная ярость.
Меня вытряхивают из мешка, ставят у стены. По бокам — Тан и Даул.
Открывается дверка, и входят Рейгелар, Ойлан, его подручный. И, конечно, Энидар. Хозяин. Глава Семьи.
Энидар важно кивает и усаживается в глубокое кресло.
Рейгелар сочувственно качает головой и кладет на низенький столик обтянутый черной кожей ящик.
— Значит, Сыч-охотник? — говорит он, — Ну что ж, Сыч-охотник, побеседуем?
И открывает ящик.
Альсарена Треверра
Все-таки Этарда знала, что делает, приставляя к стангреву нашу троицу. Ильдир и Летта слишком загружены, чтобы всерьез заниматься находкой. До мая им надо успеть переделать уйму дел. И сразу, после экзаменов, получив вожделенные наколки, обозначающие принадлежность марантинскому ордену, девушки отправятся в мир вершить добрые дела. И стангрев попадет прямиком в руки Малене. В загребущие ее ручонки.
Остаюсь я. Здесь две версии — или Этарда вообще не принимает меня в расчет, так, нянька-сиделка при пациенте, или же наоборот, дает мне шанс проявить себя. Хм. Не знаю. Но своего не упущу, будьте уверены. Что бы там не предполагала Этарда.
И чего я вообще ломаю себе голову над таинственными действиями нашей настоятельницы? Окстись, Альсарена. Это в тебе кровь предков буянит. Повсюду мерещатся заговоры и провокации.
Вот и Сыч тоже. Не тот, за кого себя выдает. Почему не тот? Не местный, ну так он и не скрывает, что не местный. Говорит, что тил. Посмотрите на него — тил и есть. Здоровый, косматый, дикарь дикарем. Два слова связать — проблема, больше мычит и хмыкает. Однако, акцента никакого, у меня и то акцент заметнее.