Об этом своем решении Сашка потом пожалел много раз. Пожалел, когда их везли в поезде – тошнотворно долго, десять дней, с какими-то остановками. Пожалел, когда понял, куда и зачем их привезли. Петька на все истеричные вопросы попутчика только насвистывал, улыбался, а то и напевал всякое-разное. Он вообще был компанейский парень, и как-то так получилось, что многочисленные разборки, учиняемые быстро осатаневшими – еще в поезде – от скуки мальчишками между собой, ни его, ни Сашки не коснулись. Сашка никогда не был «домашним мальчиком», но, замирая от жути, честно себе признался – он бы не смог «удержаться на плаву». Те, кто посильней и понаглей, вытворяли с остальными такие вещи, что у Сашки волосы дыбом становились, когда он представлял себя на месте жертв. За десять дней в поезде он от увиденного просто припух… Кстати, и заступаться за пострадавших Петька не собирался – жил себе и жил. Со стороны могло показаться, что Петьке просто все равно – таких было вообще-то несколько человек. А вблизь он подпускал только Сашку – и Коваленко нет-нет да и улавливал: нет, это не все равно. Другое что-то. А что?
В лагере стало спокойней. Охрана все попытки драк или издевательств пресекала стрельбой тазерами – большинству буйных достаточно оказалось один раз посмотреть, как дергается на полу, пуская пену, обмоченный «супермен» с прикушенным языком – и они притихали прочно. Но тут было другое – пожалуй, более страшное, чем в том поезде…
…Сашка прерывисто вздохнул. Когда он узнал, что на территории лагеря действуют трансплантологический центр, банк крови и полуофициальная порностудия под вывеской «модельного агентства» – он похолодел. Кстати, Петька тоже испугался, причем сильно – виду не подал совершенно, но губы даже посерели. Но ребята туда не попали – то ли возрастом не вышли, то ли рожей, то ли медицинскими показателями. Сразу после прибытия в лагерь их позагоняли в душ, дали вымыться вволю, затем мальчишки попадали в руки комиссии, которая учиняла детальный медосмотр с заполнением карточек. (Мальчишки назвали – и, наверное, не они одни – чужие данные и под ними попали в базу данных лагеря, но группу крови и прочее не скроешь…) После медосмотра каждому вкатили десяток прививок (трое из барака умерли в ту же ночь, да и остальным было скверно), выдали комплекты одежды (пару серого цвета трусов, легкие штаны и куртку со светящимися номерами на груди и спине, плюс спортивные тапки), побрили волосы на теле и голове и защелкнули у каждого на правом запястье тонкую пластиковую змейку. После чего отправили в один из двухсот блоков, обнесенных примитивной колючей проволокой с вышками. Впрочем, эта проволока и эти вышки были не лишними – это стало ясно позже.
В таком виде они сидели в блоке уже двенадцать дней – на трехразовом питании (безвкусном, словно картон), душ и туалет за выгородками, выходить запрещено, только в столовку сектора – строем и под охраной. Делать было до такой степени нечего, что от тоски мальчишки буквально выли и, пожалуй, согласились бы на любые перемены. Тазеры охраны уже в первые дни присмирили всех. Из развлечений остались самодельные карты и долгие разговоры. «А я… а у нас… а мы…» Странно было говорить о своей прошлой жизни, страшно – думать о будущем, тоскливо – жить в настоящем. Говорили временами и о побегах, но как бежать – не знал никто, да и большинство ребят в блоке были беспризорниками и пришли чуть ли не добровольно – страшно сделалось только теперь. А вот повесились двое – то ли их откачали, то ли нет, охрана быстро обнаружила сиуцид и утащила болтающиеся на ходу тела пацанов из блока; больше их не видели.
Наверху пошевелились, резко свесились ноги – и вниз совершенно бесшумно ссыпался Петька. Увидел, что Сашка не спит, сел на край его кровати и подмигнул:
– Не спится?
Он был веселый и совершенно не заспанный. И почему-то при виде Петьки Сашка сел. Сел и подобрался – молча, глядя Петьке прямо в глаза. Тот поднял бровь и усмехнулся:
– Ты чего встопорщился?
– Я тут не могу больше, – тихо ответил Сашка. – Они моих родителей увезли и, наверное, убили. А я тут сижу и жду, когда отправят на них ишачить.
– Сань, – сказал Петька как ни в чем не бывало, – ты с женщинами спал когда-нибудь?
Сашка поперхнулся, посмотрел дико. Потом опасливо поджал ноги:
– Неееее…
– А хочешь?
– Неееее… – проблеял Сашка.
– А сбежать хочешь отсюда? – Петька взялся руками за опору верхней койки.
– Да, – вырвалось у Сашки раньше, чем он хоть о чем-то подумал. – А как?
Петька подмигнул еще раз и ловко запрыгнул на «второй этаж» – до прохода охранника оставалось всего несколько минут.
* * *Почему-то Сашка думал, что врачиха окажется немолодой и некрасивой. Но она была стройная, блондинистая, симпатичная и на вид лет тридцати, не больше. Разве что рот какой-то неприятный – слишком большой. И глаза – явно ненормальные. С Петькой они поцеловались взасос (Сашка опустил глаза, смотреть было противно, и в то же время мышцы напряглись по всему телу), потом врачиха внимательно посмотрела на Сашку.
– Симпатичный мальчик, – улыбнулась она и взъерошила Сашке волосы. – Я никогда еще не делала этого с двумя мальчиками сразу, – откровенно добавила она, жестом приглашая мальчишек из приемного покоя в дверь между двух шкафов.
Она говорила по-русски бегло и правильно, но с каким-то странным произношением. Петька еще в бараке сказал Сашке, что Ильза диВаско «в свое время» стажировалась в Москве, где и переквалифицировалась из лесбиянки (которой стала еще в школе в США) в любительницу мальчиков-подростков.
За дверью оказалась личная комната – довольно аскетично обставленная, но с большой кроватью. Петька стащил тапки, по-хозяйски плюхнулся на кровать. Ильза присела рядом, поманила Сашку:
– Ну что ты, иди сюда… Хотя Питер говорил, что ты еще совсем невинный… – Она не совладала с голосом, сорвалась на страстный хрип, но улыбку сохранила и протянула к Сашке руку. – Иди, иди, мы начнем с маленького… какая там у тебя штучка, покажи тете Ильзе…
В следующую секунду Петька, сев в кровати, свернул диВаско шею. Коротким сильным движением рук. Что-то мокро лопнуло, как будто переломили морковку. Ноги врачихи дернулись, она громко пукнула – и Петька уложил ее на кровать.
– Ну, тут все, и обратно дороги нет. – Петька встал. – А еб…сь она так себе, без огонька. Порченая кровь… Сань, не стой, нам надо действовать.
– Ты ее… – Санька отступил на шаг.
– Убил, убил, – буднично подтвердил Петька. Он вытащил Сашку в соседнюю комнату, заходил, открывая шкафы, что-то вынимая… На стол полетели щипчики, лейкопластырь, какая-то тонкая проволока. – Сань, ну?! – Петька на ходу залепил мальчишке по щекам. – Садись сюда, живо! Вот тут держи!
Петька действовал быстро и точно, словно автомат. Он подрезал щипчиками оболочку браслета в двух местах, обнажив жилки проводов. Молниеносно и умело подсоединил к ним проволоку широкой дугой и после этого вырезал из браслетов куски – сперва из своего, потом из Сашкиного. Снял браслеты.
– Сигнал будет идти отсюда, – сказал он, бросая браслеты на стол, – а кувыркались мы с ней все три раза до утра… И сейчас никто не почешется. Быстро включи комп и найди на рабочем столе зиповку «Slaves».
Сашка повиновался ошалело – компьютер был ему знаком, и, садясь за стол, мальчишка испытал странное ощущение: он дома, он играет в контру, и сейчас… Но тут Петька выругался по поводу пистолета – и ощущение пропало.
– Вот она… – прошептал Сашка. Петька кинул ему флэшку:
– Туда скачай. Скопируй, не тащи совсем! – И резко повернулся всем телом. – Блин, дверь… – прошептал Петька, белея.
Дверь открылась. В нее вошел, закрывая следом за собой, охранник – американец с ооновскими нашивками, в голубом берете, с пистолетом, тазером, ножом и дубинкой на поясе.
– Мисс диВас… – начал он. И увидел наконец, что в приемной – русские мальчишки.
Надо сказать, что реакция у охранника была молниеносной. Он прыгнул к Петьке, который, пригнувшись, как рысенок перед броском, стоял между дверью и столом, за которым замер Сашка. В руке Петька держал длинный осколок невесть когда схваченной и разбитой мензурки…
…Петька всегда терпеть не мог и не умел драться кулаками. Он освоил, конечно, полдюжины приемов самозащиты, которые были обязательными, но относился к «размахиванию конечностями» как к причудливой глупости. Причин тут было несколько.
Во-первых, Петька был просто-напросто невысокого роста и достаточно хрупкий. Его лет ему никогда не давали. Но, хоть и во-первых, это было вовсе не главным. Главным было то, что говорил Верещаев – человек, словам которого Петька верил, как ревностный христианин верит Библии. А Верещаев сам признавал только вооруженные руки. «А на крайний случай, – говорил он, – в оружие можно превратить что угодно». И демонстрировал.