«Верлен был дурным человеком» – так говаривала мисс Бринкер. О да, моя дорогая мисс Бринкер, и я тоже, тоже была дурной женщиной. Но все же теперь, как и он, «я вся в слезах от радости волшебной».[105]
6 декабря 1937. – Под небом и на земле бывают странные совпадения. Вчера днем я написала молитву, рожденную моей болью. А сегодня вечером, читая оттиски «Новых эссе» Кристиана, которые взяла с собой, я наткнулась на эту страницу: «Молитва будет нечестивой, если целью ее является просьба к высшему Судии, коему ведомы все наши мысли, смягчить свой приговор. Что нового можем мы поведать Господу всеведущему? Но молитва будет чистой и действенной, если она произносится с желанием уподобить мысли молящегося образу Божьему, который живет в нас. Ибо тогда Судия воплощается в Обвиняемого. Судия становится Обвиняемым. И Обвиняемый становится Судией». И дальше: «Жертвоприношение агнца или девственницы Зевсу было всего лишь магическим ритуалом. Жертвоприношение человека, коим я являюсь, человеку, коим хотел бы стать, открывает путь к спасению. Наш идеал живет в нашей душе, как живут в ней наши страсти, и поэтому только примирение идеала с реальностью может привести к душевной гармонии, вне которой любая мысль становится хаосом, борьбой и страданием. Поверяя Господу в молитве наши желания, мы сами осознаем их; мы преображаемся; мы осуществляем наши собственные молитвы». И вот что написано в конце этого девятого эссе: «Кто приносит себя в жертву тому, что превосходит его понимание, – достигает высшей ясности, ибо жертвоприношение освобождает его от самого желания, которое он принес в жертву». И нынче вечером я чувствую с необыкновенной уверенностью, что в этом и кроется решение моей проблемы. Христос, и никто иной, сам приносит себя в жертву. И единственное жертвоприношение, доступное каждому из нас, – это наши собственные страсти. Сейчас, в два часа ночи, эти слова кажутся мне единственно верными, вдохновляют и укрепляют меня. Что-то я буду думать завтра утром?
8 декабря 1937. – Чудесное утро. Над бухтой, как яркие жужжащие пчелы, кружат гидросамолеты. Из своего окна вижу охряно-розовые стены провансальского городка, они блестят на солнце, среди мерцающих голубовато-зеленых олив. Письмо от Кристиана, которое разочаровало меня. Я угадываю, насколько он «оброландился». Как же слабы и наивны мужчины! Вчера я восхищалась Кристианом, способным написать о молитве и жертвоприношении слова, перевернувшие мне душу; и тот же Кристиан, встав из-за письменного стола, за которым он предложил нам идеал духовной жизни, отправится к доступной женщине, которая так умело льстит ему. Тягостный контраст! Мисс Бринкер была пуританкой, но она-то, по крайней мере, была целомудренна. А некоторые писатели присваивают себе право быть циничными в жизни и одновременно парить в своих произведениях над страстями, которым подчиняются. Но нельзя, как говорила моя мать, слизывать варенье со всех тартинок, а хлеб выбрасывать. И однако, настоящее жертвоприношение заключается для меня в том, чтобы любить мужа таким, какой он есть, безропотно принимая даже эту непоследовательность. Какой-то тайный голос во мне протестует: «Почему я одна должна страдать за нас обоих? Почему он тоже не ищет пути к совершенству?» Но это голос от лукавого. Спасение Кристиана должно быть достигнуто лишь его усилиями. А спасение Клер касается только Клер. «Исполняйте свой долг, а остальное предоставьте богам». И если Клер согласится на жертву, ничего не ожидая взамен, ни на что не надеясь, не ставя никаких условий, может быть, все остальное будет ей даровано в награду?
10 декабря 1937. – Долгая беседа со знаменитым неврологом, живущим в отеле «Залив». Профессор Бья подошел ко мне в холле и представился, сославшись на наших общих друзей (Шмиты, Ольманы, доктор Крэ). Он показался мне очень умным и добрым. Я, конечно, поделилась с ним своими переживаниями. На что он ответил чрезвычайно искренне:
– Вот мой совет, мадам: не ходите больше по врачам. Мы ничем не сможем вам помочь. Вопреки тому, что утверждают всякие шарлатаны, ваша болезнь неизлечима. Просто знайте, что ею страдают миллионы женщин, но многим из них удается быть счастливыми и составить счастье своих мужей.
Странное дело: этот беспощадный приговор сразу и навсегда успокоил меня. Теперь, когда я наверняка знаю, что никогда не достигну Земли обетованной, мне больше не нужно тратить силы, пытаясь проникнуть за эту неприступную стену. Я буду возделывать свой сад, просторный и прекрасный, за ее пределами, вдали от заветных холмов, на границе этого запретного мира.
12 декабря 1937. – Читаю святого Матфея: «Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».[106]
Вот где таится высшая мудрость. Я часто стремилась к жертвоприношению, но всегда желала немедленной награды, желала, чтобы моя жертва стала известной тому, ради кого я ее принесла. А жертва может быть принята лишь в том случае, когда о ней никому не известно, кроме самого Господа.
В тот же день. – Совершила прогулку вдоль мыса. Море и небосвод сияли невообразимой красотой, и я чувствовала, как вдохновили меня слова святого Матфея. Думаю, что постигла наконец великую истину. Господи, помоги мне остаться на высоте, куда Ты вознес меня в эту минуту! И если я упаду, позволь мне хотя бы изредка ощущать Твое присутствие в моем сердце!
13 декабря 1937. – Погода испортилась. Идет дождь, гулять невозможно. Перечитываю «Жан-Кристофа», – когда-то в Сарразаке мне дала этот роман Эдме, но в то время я сочла его чересчур длинным и нудным. Теперь я сполна оценила его мощь и веру; в нем не все идеально, многие персонажи искусственны, но суть его верна. Нужно любить и уповать на лучшее. Мой дорогой профессор Бья, с которым мы встретились за чаем, подытожил свои советы такими словами:
– А теперь идите, живите и страдайте.
– Я слишком уже настрадалась, – ответила я ему. – В сердечной сфере на мою долю выпали одни неудачи: любовь и дружба в равной мере разочаровали меня. В этом таинственном царстве чувств я потерпела полное фиаско, но во мне еще жила неистовая надежда… до тех пор, пока я не поняла, что главное препятствие таится во мне самой.
– Тогда научитесь еще избавляться и от надежды.
14 декабря 1937. – Нынче утром письмо от Кристиана, чудесное! Он пишет, что устал от Парижа, что уже не может работать вдали от меня (о, радость! Радость! Слезы радости!), что ему нужно обсудить со мной свои замыслы. И под конец спрашивает, может ли он провести здесь Рождество. Признаюсь, в первый миг мне словно дьявол шепнул на ухо: «Наверное, Роланда укатила в Польшу». Но все оказалось иначе. С той же почтой пришло письмецо от Сибиллы: «Прекрасная Роланда уже не желает ехать к своему Билли-Вилли». Мгновенный страх оттого, что испытание началось так скоро. Готова ли я к нему? Сдержу ли данную себе клятву? Избавилась ли от гордыни и надежд? И я пишу Кристиану, что жду его.
22 декабря 1937. – Какое счастье, что Кристиан проведет со мной Рождество! Какое счастье ехать встречать его в Сен-Рафаэль! Какое счастье вдруг узнать его дорогое лицо среди незнакомых лиц пассажиров, выходящих из поезда! Благословляю брак: не будь мы женаты, я уже давно потеряла бы его. Значит, все-таки мы любим друг друга. И встретим старость вдвоем, как дружные неразлучные супруги. Здесь, где мы с ним одни, я в этом уверена больше, чем когда-либо. И какое счастье смотреть на него за работой, счастье работать вместе с ним, счастье дарить ему счастье. Вчера у меня вдруг невольно вырвалось: «О, как я люблю вас, Кристиан!» И это была чистая правда.
23 декабря 1937. – Остаюсь верной своим решениям. Ни одной ссоры с тех пор, как он здесь. Но художники странным образом являются зрителями собственной жизни. Наша долгая размолвка вдохновила Кристиана на пьесу «Ксантиппа», отрывки из которой он прочитал мне вчера. Меня одолевали противоречивые чувства: грусть, оттого что я послужила прототипом этого персонажа – который, впрочем, в трактовке Кристиана не так уж примитивен, а местами даже привлекателен, – и радость открытия новой или, по крайней мере, редкой грани таланта Кристиана. Этот трудный для понимания философ, этот трагический поэт демонстрирует, когда хочет, удивительный дар комизма. В образе Сократа он создал карикатурный и забавный портрет Кристиана Менетрие. Даже Роланда фигурирует в этой сатирической сказке: ее он изобразил со снисходительной насмешкой, без всяких иллюзий.