– Кристиан, вы не заметили, что уже пять часов?
– Не может быть! – воскликнул он, вставая. – А ведь я обещал добрейшей госпоже Хальштадт сопровождать ее на концерт! Ну что ж, тем хуже. Я ни о чем не жалею.
– Я тоже, – сказала Клер.
– И я тоже, – повторил за ней Ларивьер.
Он еще ненадолго остался с Клер после ухода Эдме Реваль и Менетрие.
– Ну что? – спросила Клер. – Каковы ваши впечатления?
– Она очаровательна! Такое удивительное сочетание серьезности и простоты.
Клер расхохоталась:
– Ну и ну! Я вас спросила, что вы думаете о Менетрие, а вы мне толкуете про Эдме. Уж не влюбились ли вы, Франсуа?
Он улыбнулся:
– Я и не думал, что это еще возможно, но если судить по симптомам, то – да, я сегодня почувствовал нечто близкое к любви. А Менетрие?.. Я нахожу его интересным, оригинальным, отчасти комедиантом, отчасти педантом, притом очень довольным собой – на что, впрочем, у него есть множество веских причин.
– Да вы с ним и словом не перемолвились, – возразила Клер. – Он вовсе не комедиант и не самодоволен; это скромный и сдержанный человек, но в нем есть что-то детское, совершенно очаровательное.
– Прекрасно, прекрасно, Клер! – со смехом сказал Франсуа. – Давайте не будем больше говорить о наших идолах, вашем и моем.
– О, я, уж конечно, не стану порочить перед вами Эдме, она моя лучшая подруга.
– А как у вас с патроном? Все хорошо? Вы больше не ссоритесь?
– Нет, я оставила его в покое. Появляюсь с ним в свете, когда он просит. Выслушиваю его рассуждения о судьбах вселенной, о Франции, о заводах Ларрака, когда он снисходит до монолога передо мной, а потом возвращаюсь в свою скорлупку, где мне всегда хорошо и комфортно.
– Это не похоже на счастье, – сказал Ларивьер.
– Это счастье старой девы, для которого я и создана. До свидания, Франсуа.
Проводив гостя, Клер подошла к своему секретеру и нашла там старую, наполовину исписанную тетрадь. Это был ее девичий дневник, который она оставила в Сарразаке, но потом отыскала и привезла в Париж. Открыв тетрадь, она нашла последнюю запись, пропустила одну страницу и начала с чистого листа:
4 марта 1923. – Сегодня у меня впервые обедал Кристиан Менетрие, и я могла бы воскликнуть, как Джульетта: «О, если он женат, / То гроб один мне будет брачным ложем!»[86] Увы, Кристиан женат, а я замужем – что ж, это к лучшему. Мы оба, и он и я, не созданы для плотских утех. Холодная сталь меча между нашими телами принуждает нас обратить невозможную любовь в идеальную дружбу, и это прекрасно! Я с первого же взгляда поняла, что так и будет. С каким трогательным вниманием он слушал и расспрашивал меня! А когда я спросила, не придет ли он ко мне в следующее воскресенье, то ответил:
– Разумеется!
Клер положила тетрадь в ящик, заперла его и спрятала ключ в сумочку. Вечером следующего воскресенья она написала:
11 марта 1923. – Тот же обед, что в прошлое воскресенье: Кристиан, Эдме, Франсуа. Отчего эта пара Эдме – Франсуа – напоминает мне своими отношениями другую пару – Элианта – Филинт из «Мизантропа»? Я ничуть не похожа на Селимену, а Кристиан – на Альцеста. Но Франсуа и Эдме рассудительны и нормальны, тогда как мы… Сегодня Кристиан много рассказывал мне о своей работе. До сих пор я не понимала, почему он всегда пытается выразить свои мысли через мифы, которые часто кажутся мне темными. Так вот, он мне объяснил, что мифы и сказки, по его мнению, суть самые ясные и самые древние мысли человечества.
– Легенду не создают, – сказал он мне, – она сама себя создает. Она исполнена всеми чувствами тех, кто ее полюбил. Искусство бесплодно до тех пор, пока оно не проникнет в самое средоточие людской плоти.
Он рассказал также, что перед тем, как написать «Орфея», думал об «Адонисе». И был приятно удивлен тем, что я хорошо помню историю юного красавца, любимого сразу двумя богинями, Афродитой и Персефоной, растерзанного кабаном и с тех пор проводившего полгода в царстве мертвых и полгода на земле. Кристиану особенно хотелось написать сцену, в которой Афродита летит на помощь Адонису; по пути она задевает куст белых роз, чьи шипы ранят ее до крови, и эта кровь навсегда превращает белые розы в красные. И тут я вспомнила, что в день моей первой встречи с ним оцарапала палец о стебель розы и из ранки сочилась кровь. Неужели это предзнаменование? Как мне хотелось бы сочинить сонет, кончающийся такой строчкой: «Те розы багрянцем окрасила кровь Афродиты…» Но теперь, когда я знакома с настоящим поэтом, я уже не осмелюсь написать ни одного стиха.
18 марта 1923. – Франсуа и Эдме отменили свой приход в последний момент, и я осталась наедине с Кристианом. Никакого стеснения. Я даже осмелилась показать ему несколько моих детских сонетов. Разумеется, он нашел их неумелыми, однако извлек из них удивительные откровения о моем характере. И снова забыл о времени, просидев у меня так поздно, что его застал Альбер, вернувшийся с гольфа. Сначала я испугалась, но их встреча прошла очень хорошо. Или, вернее, вполне благополучно. Изысканная учтивость Кристиана способна развеять любую неловкость. Альбер, очень довольный тем, что нашел нового слушателя, рассказал ему о том, как он начинал, и произвел передел Европы с помощью своих любимых пунктов: «Первое… Второе… Третье…» Кристиан терпеливо выслушал его, но отказался от приглашения к ужину. После его ухода Альбер сказал:
– Очень милый молодой человек. Кажется, ему понравилось то, что я говорил. Он наверняка был удивлен тем, что человек действия может быть при этом и мыслящей личностью.
Если выражаться в стиле моего мужа, я даже вздрогнула – Первое: оттого, что попыталась представить, какое впечатление на самом деле произвел Альбер на Кристиана, и Второе: оттого, что так строго сужу Альбера. Я знаю, это несправедливо, ведь Альбер – выдающийся человек в своей сфере, и нелепо требовать от него, чтобы он уподобился Менетрие.
22 марта 1923. – Съездила в Версаль, одна, чтобы приказать садовнику посадить в этом году красные розы в розарии.
– Но у нас и так уже есть «Crismson Rambler» и «Mme Norbert Le Vasseur», – хмуро возразил Арсен.
– Да, но я хочу еще большие красные розы, бархатистые, винного цвета.
Арсен явно дивился моему неожиданному интересу к саду. Глядел на меня мрачно и строптиво.
25 марта 1923. – Франсуа и Эдме пришли к нам, чтобы объявить о своей скорой свадьбе! Какая любопытная история! Они оба выглядят такими счастливыми. Кристиан попросил меня показать ему моего сына: в «Альцесте» он хочет написать сцену, где Альцест в последний раз обнимет своих детей.
– Лучше посмотрите на моих, – предложила Эдме. – Они постарше.
Но я все-таки повела Кристиана к Альберу-младшему. Бедный мальчик, которым я никогда не интересуюсь, был поражен тем, что стал вдруг предметом такого внимания. Зато его няня держалась сухо и неприветливо. Иногда мне кажется, что близость Кристиана способна растопить тот холод в моем сердце, от которого я так страдаю. И может быть, на этом кусте снова расцветут розы. Белые или красные?
XXXIII
Лето 1923 года стало одним из счастливых периодов в жизни Клер. За эти месяцы она получила то, чего всегда жаждала, – любовную, близкую, но почтительную дружбу человека, которым безмерно восхищалась. Благодаря своей неограниченной свободе она смогла повезти Кристиана в Версаль, в Шартр, в Руан. Он говорил с ней о своей работе, она делилась с ним своими соображениями, которые он чаще всего отвергал – учтиво, но твердо, а иногда и принимал, и в этих случаях Клер с восторженной радостью находила слабые отголоски своих мыслей в монументальной симфонии его творчества: так какой-нибудь витраж, пожертвованный дарительницей храму, приобщает ее к церковным таинствам.
Эдме Реваль, вышедшая замуж за Ларивьера, по-прежнему была близкой подругой Клер, но теперь виделась с ней гораздо реже. Однажды она ей сказала:
– Надеюсь, вы простите меня, Клер, за то, что я вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Но мне кажется, вы ведете себя не очень осмотрительно. Вы играете с огнем, дорогая, берегитесь, как бы не обжечь руки. Мне их было бы жаль – они так прекрасны.
– А мне всегда нравился огонь, – ответила Клер, – хотя я по природе своей не склонна воспламеняться. Говорю вам серьезно, Эдме: я не чувствую себя в опасности. Те стороны любви, которые считаются гибельными, меня не интересуют. Брак стал для меня шоком, от которого я оправлялась целых два года. Я ведь рассказывала вам, какой была до свадьбы. У меня под подушкой лежал Мюссе, я мечтала найти мужа, готового читать вместе со мной стихи Верлена, слушать ноктюрны Шопена, гулять со мной рука об руку под луной. Вот как я представляла себе жизнь влюбленных. А любовь, которую открыл мне муж, привела меня в ужас. Конечно, я была не права, но так уж получилось. Альбер это понял и обратился к другой женщине за тем, чего я не могла ему дать. И вот теперь я встретила каким-то чудом, вернее, благодаря вам, Эдме, мою мечту, воплощенную в этом человеке. И я живу этой мечтой, этой чудесной мечтой. Так что же здесь дурного?!