Благодаря Ларивьеру Клер подружилась с некоторыми литераторами и художниками, и теперь они раз в неделю являлись к ней на авеню Габриэль, привлеченные ее красотой, ее шампанским, в летние месяцы – свежестью ее версальского сада и круглый год – именем ее супруга. Ларрак никогда не присутствовал на четвергах жены, но был очень доволен, что она нашла общество, где чувствовала себя гораздо свободнее, чем в деловых кругах. По совету Франсуа Ларивьера он предоставил крупную субсидию одному авангардному литературному журналу, что довольно сильно повысило авторитет Клер в мире искусства.
Разумеется, он прилагал много стараний, чтобы сделать ее счастливой. После того как однажды вечером мадам Форжо рассказала ему о «Дамах над лестницей», проданных антиквару ради ремонта кровли Сарразака, он поручил Ларивьеру найти след этих двух портретов – кисти Энгра и Ван Лоо. Портрет Ван Лоо все еще находился у Зелигмана. А графиня Форжо кисти Энгра переехала в Англию, к лорду Шелфорду. Два месяца спустя, как-то вечером, Клер вошла в свою комнату и с восторженным изумлением обнаружила на стене обеих «Дам над лестницей». Она долго, с волнением разглядывала молодую женщину с гладким, насмешливым личиком, в жемчужно-сером платье, с розой в волосах. Дама стояла, опираясь на голубую каминную доску; тонкий пальчик касался подбородка, в проницательном взгляде таилась легкая ирония.
– До чего же она походит на тебя, просто невероятно! – сказал Альбер, очень довольный тем, что сумел угодить жене.
Это деликатное внимание растрогало Клер и привело к ощутимым результатам. После нескольких семейных бурь супруги Ларрак довольно безболезненно перешли к мирной повседневной жизни. Днем – параллельное существование, у каждого свое; вечером – супружеская близость, ночью – спокойный сон в общей постели. Альбер с радостью узнал от Клер, что она виделась с Роландой и пригласила ее на свои приемы.
– Превосходная мысль! – сказал он. – Расставаясь с Гийомом, я боялся, что обрек супругов Верье на затруднения. Рад слышать, что они так хорошо устроились.
– Устроились? – воскликнула Клер. – Роланда просто разъярилась бы, услышь она эти слова. Она не устроилась: она соблаговолила стать царицей Польши. Маршал Пилсудский у ее ног; Падеревский исполняет для нее лично «Лунную сонату»; посол Франции шагу не ступит без ее советов; Верье будет душой польской тяжелой индустрии, и вся Центральная Европа только и говорит что об этой паре! Я не преувеличиваю. Если Роланде и можно позавидовать, то это ее поразительной способности упиваться собственной персоной, обожать все, что нужно, и легко приходить в экстаз.
– Это не так уж и плохо, – задумчиво пробормотал Альбер.
Клер давно уже забыла свою ревность к Роланде, однако триумфальное появление бывшей соперницы на званом ужине разозлило ее. Ларрак поцеловал Роланде руку со словами: «Добрый вечер, мадам», глядя на нее и насмешливо, и многозначительно.
– Можешь называть ее Роландой, – раздраженно сказала Клер. – Я тебе не запрещаю.
За столом Роланда превзошла саму себя:
– Вы непременно должны увидеть наши заводы, патрон! Билли будет так горд, если сможет продемонстрировать вам свои успехи. Он часто говорит нашим польским друзьям: «Сам по себе я – ничто; меня создал Альбер Ларрак, я всего лишь его подмастерье, а Ларрак – подлинный творец!» Так что я вам гарантирую самый радушный прием!
– Увы, мне некогда путешествовать, – ответил Ларрак.
– А мы сумеем вас соблазнить, не правда ли, Клер? Вы мне его привезете.
Она явно была хорошо осведомлена о новых темах монологов патрона, так как сразу же после супа начала расспрашивать его о средствах противостоять надвигающемуся кризису и выслушала, восхищенно глядя на оратора, его речь о серийном производстве.
– О, как это чудесно! – пылко воскликнула она. – Автомобили для скромных потребителей, народные радиоприемники, семейные самолеты! Поистине, вы гений, патрон! Я обожаю вас слушать!
После ужина Роланда затащила Ларрака в дальний угол гостиной. Она не изменила своих методов обольщения, и Клер, следившую за ними, удивило и даже слегка уязвило радостное оживление мужа. Она сидела довольно далеко от них и напрягала слух, стараясь уловить хотя бы отдельные слова. Внезапно Роланда воскликнула громко и с веселой иронией:
– Ах, нет, мой дорогой. Вы сами этого хотели!
Клер нетерпеливо ждала, чтобы Альбер, по своей привычке, собрал вокруг себя слушателей, однако он провел весь вечер в беседе с одной Роландой. Когда гости расходились, он взял из рук лакея меховую накидку Роланды и сам ее накинул ей на плечи движением, которое показалось Клер интимным и нежным.
В последующие недели Клер сделала несколько наблюдений, которые ее обеспокоили. Альбер, всегда утверждавший, что ненавидит слишком длинные приемы, теперь часто объявлял ей, что должен присутствовать на сугубо мужских ужинах, и всякий раз возвращался домой за полночь. Кроме того, он неожиданно перестал требовать от Клер супружеской близости, как требовал прежде чуть ли не каждую ночь, хотя она так и осталась чуждой удовольствиям, источником которых сама и была. Она сохранила привычку, давно уже бессознательную, под разными предлогами оттягивать ужасный момент, который возвещал бой часов. И вдруг оказалось, что ей не нужно хитрить, уклоняться, отказываться: теперь сам Альбер почти всегда старался избегать ее и с наступлением ночи бесцеремонно уходил в спальню, где и засыпал, явно очень довольный тем, что она занята и не обращает на него внимания.
Поначалу Клер радовалась этому послаблению, щадившему ее нервы, но вскоре оно ее удивило, и она смутно почувствовала себя униженной. Время от времени муж обнимал ее, но ей казалось, что он делает это из вежливости, почти из жалости. Что же случилось? Неужели Альбер перестал желать ее? Может быть, он полюбил другую? Или снова завел роман с мадам Верье? Хотя, скорее, это она возобновила свой роман с ним. Клер не сомневалась ни в ловкости Роланды, ни в ее твердом намерении взять реванш.
А вскоре она стала ощущать, по некоторым безошибочным признакам, постоянное присутствие Роланды в жизни Альбера. Словечки из лексикона Роланды то и дело проскальзывали у патрона, появляясь даже в его сугубо технических монологах. Да и сама Роланда, наносившая Клер частые дружеские визиты, два-три раза намеренно оборвала себя, намекнув, что цитирует речи, которые произносил перед ней Ларрак; Клер могла объяснить это только одним: в тех местах, куда должен был ездить ее муж, его сопровождала Роланда.
– Знаете, Клер, – сказала как-то Роланда, – вам удалось внушить мужу любовь к хорошей живописи. Недавно в музее Гренобля…
Она вдруг осеклась и притворилась сконфуженной. Клер, не желавшая заводить с ней ссору, сделала вид, будто не заметила ни этого внезапного молчания, ни этой сознательной, коварной оговорки, но как только Роланда ушла, позвонила Сибилле и попросила ее прийти. Она была рассержена, ошеломлена тем, что ей открылось, ненавидела Роланду, но твердила себе: «Я сама во всем виновата. Это моя ошибка, моя страшная ошибка».
Сибилла ворвалась к ней, как обычно – нарядная, цветущая и веселая. Клер сразу приступила к главному:
– Сиб, ты всегда была мне хорошей подругой. Поэтому я сейчас и обращаюсь к тебе. Скажи мне правду: Роланда снова стала любовницей моего мужа?
– Какая ерунда, Клер! Я не стану отрицать, что они иногда встречаются, но ведь это вполне естественно. В конце концов, они старые друзья. Однако я убеждена, что, если они и видятся, их встречи вполне невинны.
– Не лги мне, Сибилла! Кто поверит, что мужчина может встречаться с Роландой Верье по дружбе? Зачем ты обращаешься со мной как с ребенком, когда я жду от тебя правды? Не бойся, я не стану устраивать сцены ни тебе, ни Роланде, ни Альберу. Ты видишь, я спокойна. Но только не лги!
– Да я и не лгу тебе, лапочка моя. Постарайся понять, что мы с Роже находимся в очень затруднительном положении. Роланда, конечно, в большой мере вернула себе благосклонность патрона. Это правда, и я просто обязана тебе ее сказать. Но ведь Роланда шлюха, и у нее есть веские причины ненавидеть нас за то, что мы заняли ее место, а я еще вдобавок выдвинула тебя. К счастью, она не злится на нас, потому что очень довольна той жизнью, которую нашла в Польше… или которую создала там для себя. Для нас это большая удача.
– Откуда ты знаешь, что она не злится на вас?
– Знаю, потому что мы с ней объяснились.
– Ах, вот как, значит, и ты видишься с Роландой за моей спиной! И скрываешь от меня ее свидания с Альбером! Может, ты даже приглашаешь их к себе?
– Всего один раз, лапочка. Ну, пожалуйста, не гневайся на меня! Что ты хочешь – такова жизнь. Патрон есть патрон. Если ты отрекаешься, если упускаешь власть из рук – а ты ее упустила, бедняжка моя, отказавшись играть роль любящей жены, – я все-таки обязана ради мужа, ради того, чтобы он сохранил свое место при дворе, быть любезной с фавориткой хозяина. О, поверь мне, я по-прежнему тебя люблю. Я всегда любила тебя, Клер, чего почти не бывает между кузинами, тем более что могла бы позавидовать тебе и твоему браку. Но я не завидовала и люблю тебя по-прежнему, только не требуй от меня, чтобы я пожертвовала ради тебя карьерой Роже, – ты должна понять, что это невозможно.