Столь пристальное внимание Валета к моей скромной персоне, разумеется, не осталось незамеченным домашними. Фаре и Репе плохо удавалось скрывать недовольство, продиктованное ревностью. Даже едва вышедший из стабильно полуобморочного состояния Крикун начал косо поглядывать, натаскивая меня вечерами по указанию Валета на сложные замки в домашних условиях. Оно и неудивительно. В то время как все занимались делом, я, забросив разбой, стрелял по кухонной утвари да тыкал ножом покойников.
Месяц моего обучения непонятно чему вылился в баснословную по меркам Арзамаса сумму, которую Валет однажды вечером не преминул мне озвучить вместе со способом отработки.
– Бордель на Трудовой знаешь? – начал он без лишних вступлений.
– Угу, – кивнул я.
– Хозяина видел когда-нибудь?
– Нет.
– Его зовут Хашим – жирный упырь килограмм под сто пятьдесят, с плоской узкоглазой рожей. Из норы своей почти не вылезает. Очень любит пацанят твоего возраста.
– Чего?!
– Ты мне тут не чевокай, а слушай и помалкивай, если не спрашивают! Значит так, завтра пойдешь к нему и оприходуешь суку. Сделать это нужно аккуратно. У дверей кабинета, на втором этаже, стоит охрана. Тебя обшмонают при входе, но внутрь, к Хашиму, они не сунутся, если все тихо будет. Это, – Валет протянул мне нож с толстым, но узким десятисантиметровым лезвием, небольшой гардой и короткой обмотанной шнуром рукоятью, в кожаных ножнах с двумя ремешками, – закрепишь на левом плече, там никогда не ищут. Маловат, конечно, но больше нельзя. До сердца таким через сало не достанешь. Горло, яремная, подключичная – тоже не вариант, все жиром заплыло. Попасть можно, но не с твоей квалификацией. Остается единственный путь – через глаз. На дне глазницы есть отверстие, достаточно широкое, чтобы клинок прошел через него в мозг. Да ты и сам знаешь. Короче, у тебя только одна попытка. Промажешь – конец. Ну, все, иди, тренируйся.
Закончив с наставлениями, Валет уселся в кресло, вытянул из ящика наугад газету и приступил к чтению, а я остался стоять столбом, уронив челюсть на грудь и крутя в руках орудие предстоящего убийства.
Весь следующий день прошел в тренировках, как мне и завещал мудрейший учитель. Бить ножом в лицо оказалось несколько сложнее, чем я себе представлял. Но с этим иррациональным предрассудком я справился быстро. Через пять часов оттачивания навыка клинок заходил в череп как по маслу. Правда, справедливости ради нужно отметить, что и отверстия слегка разработались. Бить я старался из разных положений, не рассчитывая на удачу, а тревожные мысли о злодейских намерениях Хашима в отношении моего юного тела помогали тренироваться усерднее.
Вечером пришел Валет. Сорвал с веревки полотенце и обмотал им левую кисть. Я успел заметить две полукруглые раны у него на ладони, сильно напоминающие следы зубов. Мелких зубов в узкой челюсти.
– Собирайся, – приказал он, стоя ко мне спиной.
Я накинул куртку и обулся.
– Что говорить, знаешь?
– Соображу.
– Сообразишь, – кивнул Валет и, затянув повязку, обернулся: – Сутенера, который тебя якобы послал, зовут Паша Кучадел. Запомнил?
– Да.
– Подойди. Дай-ка посмотрю. Угу-угу. Руки подними. Выше. Нормально. Вынуть пробовал?
Я оттянул ворот куртки влево и без особых усилий извлек нож.
– Молодец. Капюшон накинь. Смотри в пол, глазами не зыркай. Из хаты ничего не выноси. Как дело сделаешь, выжди минут пять. А там спокойно, без спешки… Понял?
– Да.
Валет посмотрел на меня еще немного, открыл дверь и махнул рукой «на выход».
Бордель располагался на территории Частников. Пилить до него было весьма прилично, что вкупе с неприветливым отношением местных пацанских шобл к чужакам грозило обернуться проблемами еще до начала основных событий. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств к крыльцу «Загнанной лошади» я подошел целым и невредимым.
У входа под вывеской с изображением взмыленной, сверкающей тугим крупом кобылы, стоял внушительных габаритов вышибала, с хрустом разминающий кулаки.
– Куда? – громадная лапа, щелкнув суставами, плотно обхватила мой череп.
– К господину Хашиму, – пискнул я.
– Проходи.
Мало кто верит, но до девяти лет я ни разу не посещал бордель. О предназначении сего заведения мне, конечно, было известно, однако внутренний мир этого пристанища порока до того момента оставался для меня загадкой. Первое, что удивило, – запахи. Знакомые с детства мотивы спиртного, табака и дури дополнялись здесь новыми, волнующими нотками духов, пудр и ароматических масел. Проходящие мимо жрицы любви оставляли за собой сладкий, щекочущий ноздри шлейф. Пышное убранство холла, с обилием зеркал, бахромы и электрического света, усиливало ощущение иной реальности, в которую я провалился, шагнув через порог этого благословенного места из темного серого дерьма, где приходилось выживать день за днем. Эффект был настолько сильным, что мысль о задании поначалу совершенно вылетела из головы. А может, это конопляный дым слишком густо пропитал воздух.
Из ступора меня вывела неожиданно появившаяся прямо перед глазами грудь. Точнее, две груди. Довольно симпатичные. Они качнулись и уставились мне в лицо розовыми сосками.
– Какой хорошенький, – сказали груди, озорно хихикнув. – Ты что тут делаешь, карапуз?
– Карапуз? – повторил я недоуменно, шокированный такой наглостью. – А в еб…? – но вовремя спохватился: – Я к господину Хашиму.
– А-а, – печально вздохнули груди. – Бедняжка, – невесть откуда появилась рука с красивыми длинными пальцами и ласково потрепала меня по щеке. – Вот, держи, – прямо перед носом материализовался яркий фантик, а груди, еще раз вздохнув, поплыли дальше.
«Какие клевые», – подумал я, засунув в рот оказавшуюся внутри фантика карамельку, сладкую, как все здесь.
Потоптавшись немного в холле, ноги вывели к широкой изгибающейся лестнице наверх. Коридор второго этажа заканчивался двустворчатой дверью с парой дюжих охранников по сторонам, к которой меж обшитых темным деревом стен вела алая ковровая дорожка, отороченная золотистой бахромой. Медленно выветривающийся из головы дурман норовил трансформировать все это в цветастый, раскачивающийся подвесной мост, идти по которому, сохраняя равновесие, было весьма затруднительно.
– Чего надо? – ненавязчиво поинтересовался двухметровый «шкаф», когда я доковылял-таки на расстояние пинка.
– Мне к господину Хашиму.
– Опаздываешь.
Я еще больше потупил и без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?» Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:
– Простите.
– Хм, – «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. – Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.
– Босс, – второй охранник поднес к губам трубку, снятую с висящего на стене черного телефона, – к вам посетитель. Да. Понял.
Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.
Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зеленой парче и темном, красноватом дереве, из которого здесь было все, от застеленного пестрым ковром паркета до изящной резной мебели в количестве, не сразу поддающемся пересчету: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишенных окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери с вышитой черным надписью «В обуви не входить».
Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее – за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковер. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь – дело хорошее. Так вот прикоснешься и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удается.
Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пестрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесенными над пленниками, стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображен праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлек раздавшийся за спиной голос.