Какие-то кубки. Как бутылки в пункте приема стеклотары — кажется, они всюду. На полках, на полу, на гладильной доске…
Углы шкафов.
Сувенирная коробка шахмат на чистой, без единой пылинки, полке.
Африканские маски, китайские драконы, еще какая-то этнографическая бутафория.
Пробираюсь в следующую комнату. Прикрываю за собой дверь. Комната сравнительно маленькая; при свете своего огонька вижу письменный стол с компьютером и большой дубовый шкаф.
На столе порядок, какого у меня никогда не бывает. Монитор стоит на специальной полочке, чуть наклонившись вперед, как перед прыжком в воду. На столешнице — оргстекло по моде семидесятых, под стеклом — большая фотка, папа-мама-я, счастливая семья…
Всматриваюсь в лица. Мальчишка симпатичный. Крепкий такой, лобастый, в зимней шапке и курточке. Родители держат в руках каждый по паре лыж… Какой же это год?
Зорким глазом выхватываю среди нескольких корешков на полке («Книга о вкусной и здоровой…», «Нормирование нагрузок…», «Рабочий календарь…») стандартный фотоальбом на двести карточек.
Оглядываюсь, как воровка. Я пришла сюда без спросу. Меня не звали…
Вытягиваю альбом. Раскрываю; подсознательно жду компромата. Знойные красавицы, яхты-теплоходы, негритянки в баре, или, на худой конец, бесконечные боксерские будни, рефери с поднятыми руками, чемпионский пояс в двенадцати ракурсах…
Внутри нет ни одной цветной фотографии. Все старые, черно-белые, аккуратно приведенные в соответствие со стандартным форматом: некоторые ножницами, а некоторые при помощи бумаги и клея. Альбом имени милосердного Прокруста…
Разглядываю его детские фотографии.
С Дед Морозом. С родителями. В песке на берегу реки. В лодке. С игрушками в детском саду. С букетом на школьной линейке (он стоит впереди строя, почти на голову выше одноклассников, а лицо — испуганное, растерянное, и, кажется, ему больно. Наверное, он так сжал в кулаке свои розы, что шип воткнулся в палец… Или новые туфли жмут… Впрочем, это все мои фантазии).
Сажусь за стол. Переворачиваю страницу. Увлекаюсь; замечаю неладное, только когда язычок свечи колеблется. Поднимаю голову: рядом с моим лицом в темном экране монитора отражается его лицо. Того, что так растерялся когда-то, впервые отправляясь в школу.
— Не злись, — говорю быстро.
И, прежде чем он успевает меня упрекнуть, поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его за шею.
Тепло.
* * *— Ты здесь?
— А где же?
Лежим в полной темноте. Сквозь плотные шторы не пробивается ни лучика. Фонарь под окном не горит.
— Мне иногда кажется, что ты уплываешь, — говорит он. — Удираешь. Я протяну руку — а тебя нет.
— «Лап-лап — i нема. Пiдманула-пiдвела»?
— Ленка, — говорит, помолчав. — Ты точно не ведьма?
Елена
Я стою в меловом кругу и не смею дохнуть. А вокруг ходит и ищет меня, ищут…
Тянется руками. Натыкается на границу мелового круга.
…Как если бы приласкать ожогового больного. Невинная ласка — пытка для человека без кожи. Я — внутри, ты — снаружи. Уходи…
…Просыпаюсь.
Лена
Оказывается, спарринг-партнера подбирают, как невесту. Он должен быть в точности похож на предстоящего противника — по росту, весу, сложению и манере вести бой. И таких вот «клонов» нужно несколько — чтобы менять их, как памперсы, каждые три раунда.
— Объясни мне: если спарринг-партнер так же крут, как ты, почему он сам не выходит на большой ринг? А если он не так крут, как ты — как ты можешь тренироваться, ведь для боя нужен равный!
Объясняет. Оказывается, многие боксеры как раз из спарринг-партнеров и получались; киваю, просвещенная и счастливая.
Спрашиваю, чем двойная комбинация с джебом отличается от тройной комбинации с джебом.
Показывает. И заодно объясняет, что такое левый хук и почему он так полезен.
Искренне восхищаюсь.
Вот делать мне нечего, своей работы у меня нет, только вот сидеть в зале и смотреть, как он молотит своих «невест» одного за другим — и только пористые маски (пародия на рыцарские шлемы!) спасают их морды от участи отбивнушек. Парни все здоровые, высоченные, шесть человек всего — баскетбольная, блин, команда…
В корзине растет гора мокрых маек. Воздух сгущается — он пахнет свирепыми мужчинами. Запах свежий, не застоявшийся, и потому приятный даже, щекочущий ноздри, рождающий в груди сладкое, блин, томление.
* * *— «…Здравствуйте — а где тут у вас принимает уролог и окулист?
— А что у вас?
— Да не пойму — то ли я дальтоник, то ли моча синяя…»
Все ржут. Криэйтер Дима громче всех. Но, кажется, он просто хочет мне угодить…
Снова смотрю на экран. «Загадочные Преступления Прошлого! В разделе „Пытки“ можно прочесть новую, расширенную версию очерка „Клеймение преступников в Российской Империи“. В разделе „Маньяки“ размещен новый большой очерк: Дин Коррл, убийца по кличке „Леденец“…»
Выхожу из Интернета.
— Леночка, — Дима подсаживается ближе, — у тебя будет сегодня пару минут переговорить… конфиденциально?
* * *Курим в кабинете шефа. Сам шеф куда-то выдернут три минуты назад.
— Это, в общем-то, не мое дело, — начинает Дима.
Стандартное вступление.
— Ну? — поощряю.
— У тебя с Дымко… Как, серьезно?
Поднимаю брови:
— Боже упаси, Димочка. «Серьезно» — лексикон девочек-пэтэушниц. Что с тобой?
— В общем-то ничего особенного, — мямлит. Только среди, тэк-скэть, сотрудников компании имеет место тотализатор… когда Дымко надоест с тобой трахаться?
— И большие ставки? — интересуюсь.
Кажется, бравый криэйтер удивлен. А какой реакции он ждал, интересно?
— Я тебе скажу по-товарищески, — говорю. — Предупрежу, когда надумаю его бросить… Только выигрыш пополам, идет?
Елена
Звонок в дверь. Я никого не жду.
Иду в прихожую, готовая к обычной череде «ктотамов» и вариаций на тему «почта», «счет за квартиру» и прочее. В последний момент — в самый-самый последний, когда рот уже открылся для первого «ктотама», когда уже потянулась, чтобы заглянуть в глазок, — в этот самый последний момент интуиция вдруг говорит мне: стоп.
Замираю.
За тонкой небронированной дверью — шелест, вроде бы как целлофана. Втягиваю ноздрями воздух; нет, запах одеколона не чувствуется, это же не дымовая шашка, чтобы через двери благоухать…
Снова звонок. Я стою почему-то на цыпочках и сдерживаю дыхание.
Тот, кто за дверью, чует мое присутствие. Неуверенно спрашивает:
— Лена?
Хоть бы соседи не догадались вывалиться сейчас на лестничную площадку. И сообщить приветливо, что дома, мол, дома, и присоединиться к звонкам и стукам, и громко удивляться, почему хозяйка не открывает, и даже начать беспокоиться…
О, где ты, мой уединенный домик на необитаемом острове!
Прижавшись ухом к дерматину, слышу, как там, за дверью, набирают номер на мобилке.
В комнате звонит телефон. Снаружи отлично его слышно. Третий гудок, шестой…
Замолкает.
Ну все, думаю я, прижавшись к двери щекой. Теперь уходи.
— Лена, — говорит тот, что на лестнице. — Ты… чего, а?
Универсальный вопрос.
— Слушай… Я ведь прекрасно понимаю, что без приглашения и все такое. Выгляни на секунду — и все. Я даже в дом не войду…
Большое спасибо.
— Ленка, — говорит почти шепотом, и что-то такое в его голосе заставляет меня подобраться. — Что ты от меня прячешь? Скажи, не бойся…
Он не может меня слышать. Я даже не дышу. И пол не скрипит под моими ногами.
— Лена… Я хотел тебе сказать…
Закрываю глаза.
— Лена?
После паузы он снова набирает номер на мобилке. Но мой домашний телефон на этот раз молчит.
— Алло? — говорит он. — Лена? Ты где?
Выслушивает ответ.
— Извини, — говорит наконец. — Я почему-то думал, что ты уже дома… Не догадался набрать мобильный.
Снова выслушивает ответ.
— Хорошо, — соглашается. — Ну, пока.
Выключает трубку, но не уходит, а какое-то время стоит. Я его не вижу и не понимаю, почему он все еще здесь.
— И повторится все, — бормочет он саркастически. — И все довоплотится…
Вздрагиваю. Слышу, как он спускается по лестнице, и как в его руках трещит тугой целлофан.