– Скажите, – Андрей обратился к худощавому молодому человеку с портфелем, спешащему мимо, – а где поблизости магазин модной одежды?
– Модной? – молодой человек смерил Голоту насмешливым взглядом.
– И строгой, – добавил тот.
– Здесь есть магазин московской фабрики «Большевичка», – подумав, ответил юноша. – Это метров сто после перекрестка с улицей Ленина.
Спустя час Андрея Голоту было не узнать. Щедрые чаевые, которые он раздал работникам магазина, сделали свое дело. На нем прекрасно сидел серый полушерстяной двубортный костюм. Под него была специально подобрана голубая сорочка с отложным воротником и с запонками на манжетах. Широкий, модный темно-синий галстук в строгую полоску был похож на те, что повязывал себе диктор программы «Время». Завершали ансамбль лакированные осенние туфли на высоком каблуке, длинное серое драповое пальто с белым шарфом и тяжелая войлочная шляпа с узкими полями.
– Мне это… побриться и модную прическу с укладкой, – распорядился он, усаживаясь в кресло салона красоты «Карельская мечта». – И вот еще что… Хочу окраситься хной.
– Зачем? – удивился мастер. – Вам к лицу седина.
Андрей взглянул на себя в зеркало и обомлел. Он стал совершенно седым.
– Жена… – пробормотал Голота. – Ей гнедые по душе. – И вздохнул: свою несуществующую жену он вспоминал сегодня и водителю ЗИЛа, и приемщику в ломбарде, и даже настырному типу в болоньевой куртке.
Белое пятиэтажное здание горкома партии находилось на небольшом, украшенном флагами бетонном пятачке, почему-то именуемом площадью Революции. За ним угадывался крохотный скверик с редкими голыми деревцами и уснувшими детскими качелями. Напротив, через дорогу, за добротным деревянным забором с надписью СУ-25 готовилось строительство неизвестного грандиозного сооружения – то ли универмага, то ли научно-исследовательского института. В створ ворот был виден необъятных размеров котлован. Поодаль чернели безжизненные бульдозеры, похожие на подбитые в сражении танки.
В этот час в окнах горкома еще горел свет. Труженики идеологических полей заканчивали свой рабочий день много позже простых смертных.
Голота поднялся по ступеням, распахнул массивную деревянную дверь и решительно шагнул внутрь.
Женщина в форме старшины милиции вопросительно подняла глаза на вошедшего.
– Я восемь раз просил, – раздраженно сказал Андрей, – чтобы урну не ставили так близко к проходу! Окурки, мусор… К концу дня просто невыносимо!
– А вы… – дежурная запнулась. – В мои обязанности…
– Давайте, я в девятый раз попрошу! – насмешливо перебил ее Андрей. – По-моему, стыдно! Входит, не входит в обязанности – какая разница? Одно дело делаем, товарищ… – Он прищурил глаза, ожидая ответа.
– Скворцова, – пробормотала сбитая с толку женщина.
– Товарищ Скворцова, – с удовлетворением закончил Голота.
Та, поколебавшись, сняла трубку:
– Михал Михалыч, уборщицы заступили на смену? Здесь просто…
Голота постучал пальцем по телефонному аппарату:
– И пусть дверные ручки протрут!
– Здесь просто нужно урну переставить, – пробормотала женщина. – И еще ручки дверные… Нет, не переставить… Протереть… – Она подняла глаза на странного посетителя, но тот уже важно проследовал к лифту.
На третьем этаже Андрей потоптался возле информационной доски, изучая штатное расписание и часы работы партийных деятелей, потом спустился по лестнице на один этаж и стремительно прошагал по ковровой дорожке до конца коридора.
Помощник второго заместителя первого секретаря горкома партии оказалась миловидной особой лет двадцати пяти в строгом брючном костюме и гладко зачесанными назад белокурыми волосами.
– Здравствуй, Надюша… – Голота устало опустился на стул и положил свою шляпу перед девушкой.
Та открыла рот.
– Копышта мне назначил на шесть, но я совсем замотался, – продолжал Андрей, вытирая платком лицо.
– Он не мог вам назначить на шесть… – нахмурилась Надюша, но нахальный посетитель не дал ей договорить.
– Весь день с Радецким пробегали, – пожаловался он. – И на заводе были, и на двух строительных объектах. Даже не обедали! Но зато мне есть чем порадовать Евгения Игоревича!
– Его нет! – почему-то шепотом сказала девушка. – Уже три часа, как на совещании.
– Ну что ж… – Голота забрал свою шляпу со стола и поднялся. – Как появится, передай ему, что все в порядке. Этот… из Петрозаводска, остался доволен всем.
– Кто остался доволен? – насторожилась Надюша.
Андрей развел руками:
– Да журналист из республиканской газеты! Евгений Игоревич все волновался, как бы чего не случилось! Вот и передай ему, что все в порядке.
Девушка раскрыла журнал.
– А как фамилия журналиста? – она пролистала несколько страниц.
– Гольденберг, – не моргнув глазом, ответил Андрей. – Заслуженный щелкопер. К нему прислушиваются там, наверху… – Он задрал подбородок и устремил глаза в потолок.
– Не записан почему-то, – девушка закусила губу. – Ладно, доложу, что все в порядке.
– Спасибо, милая, – расплылся в улыбке Андрей. – Счастливо тебе.
Он надел шляпу и направился к выходу, но в дверях, спохватившись, обернулся:
– Надюш, а машин на сегодня нет уже?
– Каких машин? – девушка заморгала.
– Ну этого, Гольденберга… – Андрей опять кивнул на потолок, – надо бы в Петрозаводск вернуть.
– А он еще здесь? – ахнула Надюша.
– А я тебе про что толкую! Мы с Радецким его развлекали весь день. А сейчас он домой просится.
– А Радецкий своего водителя отпустил, что ли?
Андрей пожал плечами:
– Давно. Копышта сказал, что даст своего. Для солидности… В знак уважения.
Надюша округлила глаза.
– Не может быть!
– Спроси его сама. – Голота обиженно отвернулся.
– Как же я спрошу? – девушка растерялась. – Он ведь… на совещании.
– Да здесь он! – вдруг выпалил Андрей. – Пальтишко на вешалке.
– Он не один… – Надюша покраснела. – Я не могу его беспокоить…
Голота многозначительно потрогал рукав женской шубки, висящей рядом с «пальтишко».
– Позвони, – посоветовал он. – Вопрос важный.
Надюша явно колебалась.
– А кто же Евгения Игоревича домой повезет, если Юра уедет в Петрозаводск? – спросила она с вызовом.
Голота снисходительно улыбнулся, словно ему предстояло объяснять школьнице, за что он отобрал у нее губную помаду на перемене.
– Водитель Радецкого, разумеется.
– Ничего не понимаю! – Надюша коснулась пальцами висков. – Вы же его отпустили!
– Звони немедленно! – потребовал Андрей. – Ты должна получить подтверждение моим словам.
Улыбка сползла с его лица, и взгляд стал жестким.
Девушка сняла трубку, дрожащей рукой нажала клавишу и замерла в ожидании.
– Не отвечает… – с некоторым облегчением сказала она Голоте, указывая на телефон, и вдруг встрепенулась: – Але… Евгений Игоревич!.. Простите, ради бога… Я вот… Да, конечно, понимаю… Простите… Просто вопрос важный… Юра может подвезти журналиста?.. Почему по пустякам?.. Я думала… – Она обескураженно положила трубку: – Ругается…
– Ничего, – подмигнул Андрей. – Когда расскажешь ему, что Гольденберг доволен, – сразу подобреет. Звони на вахту…
Спустившись вниз, он без обиняков обратился к Скворцовой.
– Где Юра?
– Вот… – Женщина указала на молодого парня, топчущегося возле дверей.
– Я – Гольденберг, – протянул ему руку Андрей. – Не будем мешкать. В путь!
Выходя, он обратил внимание, что уборщица натирает тряпкой дверные ручки.
Глава двенадцатая
В кабинете городского прокурора полным ходом шел ремонт. Массивный стол Штыря сдвинули в середину комнаты. Туда же перенесли громоздкий шкаф с неугомонными шахматными часами. Тяжелые шторы сняли с окна, и оно теперь выглядело голым и беззащитным, а сам кабинет – неуютным и открытым для посторонних глаз.
Рабочие раскатывали по полу рулоны обоев, а пожилой маляр в смешной шапочке из газеты, стоя на стремянке, белил потолок.
– Поговорить толком негде! – раздраженно сказал Штырь прибывшему Недельскому. – Пошли в буфет.
Они взяли кефир, две слоеные булочки и устроились за дальним столиком.
Прокурор нервно отхлебнул из стакана, отчего его верхняя губа сделалась белой, и без предисловий спросил:
– Валера, ты зачем эту бабу сюда притащил?
Недельский невозмутимо надкусил булочку и лукаво сузил глаза:
– Пускай в изоляторе посидит, Николай Львович. У меня на нее виды.
– Не понял… – Штырь отставил стакан в сторону. – Какие еще виды? От одного бабника избавились, теперь другой завелся?
Недельский криво усмехнулся.
– Развлекаться с ней – не по моей части. Есть у меня предположение, Николай Львович… – он вдруг огляделся по сторонам и наклонился к самому уху прокурора, – что баба эта – самый прямой и безопасный путь к сокровищам Хойту.