– Все готово? – поинтересовался Штырь у Олафа.
Тот мрачно кивнул.
Прокурор нажатием кнопки вызвал конвойного.
– Введите первого…
Через минуту в кабинет втащили Голоту. Тот едва шевелил ногами и хрипло, громко дышал ртом, словно в приступе астмы.
– Сорок третий номер, – спокойно констатировал прокурор.
Петри вздрогнул и почему-то во все глаза уставился на осужденного.
– Назовите свое имя и фамилию, – приказал Штырь.
Голота явно не понял, чего от него хотят. Он дрожал всем телом, как в лихорадке, и беззвучно шевелил губами после каждого вдоха, словно творил молитву. В самом деле, Андрей почему-то вспомнил слово в слово все, что последний месяц читал в Библии, но ему казалось, что он забыл что-то очень важное, что-то необычайно значимое, и это его приводило в смятение. Он озирался по сторонам и страдальчески морщился.
– Фамилия! – гаркнул прокурор, хлопнув по столу папкой с личным делом осужденного Голоты.
Андрей задрожал сильнее, а хриплое дыхание превратилось в стон.
– Вы же воевали, – вдруг укоризненно произнес начальник КГБ. – Почему же теперь столь малодушны?
Казалось, Андрей его услышал. Он вытаращился на Туманова и прохрипел:
– Моя фамилия Голота. Андрей Иванович Голота.
– А как звали вашу мать? – задал прокурор следующий вопрос.
Андрей дернулся всем телом, словно его ударили по лицу.
– Мать?.. Почему вам всем не дает покоя моя давно умершая мама?
– Кому это – всем? – раздраженно спросил Штырь. – Тебя, урод, научить отвечать на вопросы, прежде чем пустить пулю в затылок?
– Мы уточняем факты вашей биографии, – опять вмешался кагэбэшник, – чтобы быть уверенными в том, что перед нами действительно тот человек, чье личное дело лежит сейчас на столе.
– Мою маму звали Софья Борисовна Голота, – закрыв глаза, речитативом произнес Андрей. – Она умерла в Ленинграде в тысяча девятьсот…
– Довольно! – махнул рукой прокурор и вынул из папки лист бумаги с огромной синей гербовой печатью. – Осужденный Голота! Ваше ходатайство о помиловании отклонено Верховным Советом СССР, и приговор будет приведен в исполнение. Хотите что-то сказать?
Андрей вдруг перестал дрожать.
– Господин устал слушать виноградаря, – пробормотал он, опустив глаза.
– Что? – не понял Штырь. – Ты еще и хамишь за минуту до смерти?
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Недельский. В руках он держал полоску черной ткани.
– Разрешите завязать глаза приговоренному? – обратился он к прокурору.
– Погодь! – нахмурился тот. Он был явно раздосадован реакцией Голоты на отказ в помиловании. – Объясни ему, Валера, что сейчас он будет расстрелян. Только так объясни, чтобы он обосрался от страха. А потом уж завязывай глаза и веди к себе.
Губы Недельского дрогнули в улыбке. Он повернулся к Голоте и пальцем приподнял за подбородок его голову:
– Послушай меня, родной. Я лично выстрелю тебе в затылок возле люка для стока крови… В этот люк, как блевотина, потекут твои мозги…
– Прекратить немедленно! – Туманов даже вскочил со стула. – Вы что здесь устраиваете? Я вас спрашиваю, товарищ прокурор города.
– Здесь я хозяин, – прошипел Штырь, и глаза его сузились. – Терпеть не могу хамства в своем ведомстве.
– А я не выношу садистов! – парировал кагэбэшник.
Недельский хмыкнул.
– Ладно, – махнул рукой Штырь, – будет с него. Переходите к делу, товарищ Туманов.
Начальник КГБ секунду помедлил, словно прикидывая в уме, чем еще могут обернуться спектакли, устраиваемые прокурором, а потом повернулся к Голоте.
– Наша партия и правительство, – торжественно и громко произнес он, – могут дать вам шанс остаться в живых. – Туманов сделал паузу, дожидаясь произведенного эффекта.
Но Андрей безучастно смотрел куда-то поверх голов присутствующих и все так же беззвучно шевелил губами.
– Этот шанс, – продолжал кагэбэшник, – связан с выполнением особого задания, особой миссии. Хочу, чтобы вы поняли: вы не помилованы, вам просто дается возможность искупить вину. Возможно – искупить кровью.
До Голоты вдруг стал доходить смысл сказанного. Он заморгал и опять тяжело и хрипло задышал ртом.
– Формально мне требуется ваше устное согласие. – Начальник КГБ понизил голос: – В случае отказа вас немедленно расстреляют.
– Виноградарь в последний раз упросил господина повременить еще… – прошептал Голота и вдруг медленно осел на пол. Конвойный резким и сильным движением поставил его на ноги и на всякий случай встряхнул.
– Вы согласны воспользоваться шансом, предоставленным вам партией? – спросил Туманов.
Андрей часто и мелко закивал в ответ.
– Да… да… спаси, Господи… яко благ и человеколюбец…
– Уведи его! – приказал прокурор конвойному. – По шестому коридору – в автозак[10].
У самого порога Недельский на секунду задержал конвоируемого. Он все так же пальцами приподнял за подбородок голову Голоты и, приблизив лицо, произнес вполголоса:
– Ты – мой…
Когда за осужденным закрылась дверь, прокурор повернулся к врачу.
– Товарищ Шамис, прошу вас констатировать биологическую смерть казненного Голоты Андрея Ивановича.
Тот кивнул, вынул из папки лист бумаги и подошел к столу.
– Представителя МВД, а также начальника спецгруппы прошу заактировать приведение в исполнение смертного приговора, – продолжал Штырь. – Завтра не позднее двенадцати часов необходимо подшить в личное дело акт о захоронении, а в час дня передать дело в архив МВД.
Все, собравшиеся в кабинете, по одному расписались в бумагах, Олаф достал из кожаного футляра плоскую квадратную печать, подышал на нее и с силой поставил оттиск. Штырь убрал бумаги в папку, аккуратно завязал тесемки и отложил в сторону.
– Один готов, – усмехнулся он и фамильярно подмигнул Туманову.
Тот отвернулся. Прокурор надавил кнопку звонка и приказал появившемуся конвойному:
– Давай следующего…
Одиннадцать человек усадили в автозак на пол одного за другим, заставив широко раздвинуть ноги. Это положение называлось «елочка» и таким образом обычно этапировали особо опасных рецидивистов. Руки каждого заключенного были скованы за спиной стальными наручниками.
Олаф лично пересчитал осужденных, проверил готовность конвойной группы и, отступив от машины, махнул рукой:
– Закрывай!
Дверь фургона, лязгнув, захлопнулась. Петри подозвал старшего конвоира, который вот уже десять лет входил в состав «расстрельной» команды.
– Ставлю задачу, – Олаф понизил голос. – Осужденных этапировать на спецаэродром. Это восьмой километр северо-западной трассы. На контрольно-пропускном пункте отдадите сопроводительные документы. Все до единой бумажки. В случае нападения на автозак в пути следования или иной экстренной ситуации все осужденные должны быть немедленно расстреляны прямо в машине. Только после этого вы можете покинуть спецтранспорт и принимать меры по своему усмотрению. Все ясно?
Пожилой конвоир кивнул.
– Тогда – вперед, – скомандовал Петри.
Тяжелые ворота изолятора с глухим скрежетом отъехали в сторону, освобождая путь невзрачному серому фургону.
Водитель автозака запустил двигатель, прогазовал, обдав людей, собравшихся на внутреннем дворике СИЗО, клубами едкого дыма, и, включив со скрежетом передачу, выехал в грязную рассветную синеву спящего города.
Еще через минуту во дворик въехала прокурорская «Волга». Олаф открыл переднюю дверцу, окинул долгим подозрительным взглядом водителя и, что-то пробормотав под нос, быстро сел рядом с ним. Штырь повернулся к Недельскому.
– Валера, ты – заместитель начальника спецгруппы, – сказал он вполголоса, – на тебе вся ответственность. И еще… – прокурор перешел почти на шепот: – Олафу веры мало. За ним тоже присматривай. Потом все изложишь письменно в рапорте.
Недельский расплылся в своей обычной гадкой улыбке.
– Не волнуйтесь, товарищ прокурор города. Я вас не подведу.
– В команде пятеро конвойных и вы с Петри, – продолжал Штырь. – Когда осужденные выполнят задачу – ты знаешь, что делать дальше. Лично убедись, что на острове остались одиннадцать трупов.
– А правда, что там несметные сокровища? – осторожно спросил Недельский.
– Все может быть, – пробормотал прокурор. – Вам нужно найти вход в катакомбы. Он где-то в скале. Может быть, там и не катакомбы вовсе, а просто пещера. А может, и пещеры никакой нету. Словом, надо все точно выяснить. В случае успеха… – прокурор кашлянул в кулак, – рассчитывай на орден. Ну и на повышение, конечно.
Недельский уселся на заднем сиденье «Волги», захлопнул за собой дверцу и через запотевшее стекло бросил взгляд на прокурора.
– Нужен мне твой орден… – пробормотал он, – как корове седло.
Машина рванула с места и, сделав полукруг по двору, выехала за ворота. Еще через двадцать минут она, миновав улицу Кирова, помчалась вдоль парка Паанаярви по направлению к северо-западной трассе.