– То-то и оно, – вздохнул участковый. – Уже в совершенных годах, балбес, а ума не нажил! Ну ничего… Армия сделает из него человека.
Спустя две недели после провального экзамена в институт Андрей получил повестку.
Он сидел в одних трусах в душной комнатушке призывного пункта на шаткой деревянной табуретке перед мутным зеркалом и с тоской наблюдал, как мягкими хлопьями падают на пол его волосы, бесцеремонно выкашиваемые холодной механической машинкой. Молодой солдатик – ровесник Голоты – по-хозяйски щелкая стальными ручками этой машинки, то и дело поглядывал в зеркало на своего подопечного и беззлобно ухмылялся:
– Красавец!.. Был вороной – стал бритый!..
Андрей несмело провел рукой по голове, присмотрелся к своему новому облику в тусклом отражении и тяжело вздохнул. Он выглядел жалко. Впалый, бледный живот, торчащие ребра, худые плечи. А лицо, казалось, утратило знакомые черты. В нем появилось что-то чужое. То ли заострился нос, то ли увеличился лоб, то ли глаза стали больше и ярче, и теперь это лицо рядовой Голота будто примерял на себя заново – вместе с пилоткой и гимнастеркой.
Его определили служить в мотострелковый полк, что входил в состав гвардейского Особого Корпуса, дислоцированного в Венгрии.
Спустя почти год, дождливой октябрьской ночью, Андрея, как и сотню других его сослуживцев, инструктировали в особом отделе дивизии.
В просторной комнате за широким столом, похожим на стол экзаменатора в институте, сидели трое: командир полка подполковник Шматко, начальник особого отдела майор Василишин и комсорг батальона лейтенант Равич-Щерба. Краснощекий комсомольский вожак только минувшим летом закончил училище и попал служить в Особый Корпус, но уже успел прослыть среди пехотинцев занудой и выскочкой.
– Комсомолец Голота! – сверяясь с бумажкой, отчеканил он, едва Андрей перешагнул порог. – Партия и Правительство оказывают вам огромное доверие – защитить и отстоять завоевания социализма! На дальних рубежах плацдарма коммунистического строительства вспыхнули первые искры пожара, раздуваемого империализмом. Зубы дракона сеют там, где должна колоситься благодатная нива интернационализма и народной воли…
– Сынок… – Особист поднялся из-за стола, обрывая торжественную речь краснощекого лейтенанта. – Подойди-ка поближе.
Голота шагнул вперед и замер, растерянно моргая.
– Понимаешь, – продолжал майор, потянувшись через стол и доверительно положив руку ему на плечо, – венгры – хорошие ребята. Такие же, как мы с тобой. Трудолюбивые и честные… Но и среди них попадаются паршивые овцы. Всякие паразиты, хулиганы и просто уголовники.
Василишин вдруг убрал руку, грузно сел на место и неожиданно похолодевшим голосом спросил:
– Политинформации слушаешь внимательно?
Голота кивнул, все еще стоя вплотную к столу и подавшись вперед всем телом.
– И что усвоил из услышанного?
Андрей нахмурился.
– Беснующиеся орды контрреволюционеров, – речитативом заговорил он, – наводнивших страну эмигрантов-хортистов и просто уголовников охотятся за невинными и безоружными венгерскими чекистами и партийными активистами, жестоко расправляются с ними… В заводском районе Чепель было расстреляно 18 коммунистов…
– Знаешь, кто такой генерал Серов? – перебил особист.
– Что? – не понял Голота.
– Не – что, а – кто, – поправил майор теперь уже совсем ледяным тоном. – Генерал Серов.
Андрей наконец сообразил, о ком речь.
– Это начальник КГБ СССР, – скорее вопросительно, чем утвердительно пролепетал он.
– Верно. – Василишин кивнул, взял со стола лист бумаги, подержал зачем-то в руках, опять бросил на стол и закончил небрежно: – Я с ним только что разговаривал.
Андрей не сводил с особиста глаз.
– Мы обсудили создавшееся положение, – продолжал тот, неожиданно повышая голос, словно увеличивая громкость радиоприемника, в котором вещал о чем-то важном Левитан. – И решили: на защиту социализма, для наведения порядка там, где вешают на фонарных столбах коммунистов, необходимо направить только самых лучших и надежных людей… – Майор встал и торжественно положил руку на плечо окончательно стушевавшемуся Голоте. – Таких, как ты, сынок…
– Следующий! – визгливо крикнул краснощекий комсорг.
Той же ночью мотострелковый полк, в котором служил Андрей, вышел на марш. Командирам подразделений определили две точки для броска: кровавыми пятнами запестрели на картах Буда и Пешт.
Голота дремал на броне транспортера, пока колонна шла мимо венгерских сел с невысокими домиками, похожими на украинские мазанки, только меньше и аккуратнее, грохотала вдоль бетонных заборов, за которыми щетинились в темноте иглы заводских труб, сквозь перелески, в которых оседала и тонула безвозвратно поднятая стальными гусеницами пыль, преодолевала в брод крохотные речушки и взбиралась на серые холмы, напоминающие издалека шахтерские терриконы.
Андрей время от времени открывал глаза, сонно щурясь на меняющиеся пейзажи сиреневой венгерской ночи, и снова погружался в дремоту. Он окончательно проснулся, только когда под траками боевой машины заскрежетала мостовая большого, красивого города.
– Голота! Закрой варежку! – услышал он сквозь рев двигателей голос взводного. – «Калаш» – с предохранителя, солдат!
Андрей поспешно стащил с плеча АК-47 и, обдирая пальцы, сдвинул железную скобку, освобождая затвор.
На площади Лайоша Кошута стальные машины затихли и встали, образовав полукруг. Экипажи спешились и выстроились повзводно. Рассветная сырость пробиралась за воротники гимнастерок, бойцы ежились и ждали команду развернуть шинели, которые все еще были перекинуты в скатку через плечо поперек тела.
Через минуту на площадь лихо влетел «Виллис» комбата, и только сейчас Голота сообразил, что, кроме мотострелкового батальона, здесь больше никого нет. Две дюжины «тридцатьчетверок», следовавшие одним маршем с пехотинцами, то ли ушли на другой берег, то ли рассредоточились по улицам города.
Роты начали перекличку, и очень скоро площадь наполнилась какофонией звуков, непривычных для романского уха. Будапешт успел отвыкнуть от них за последние одиннадцать лет. Русские фамилии, выкрикиваемые хриплыми, но сильными голосами, отскакивали от стен, рассыпчато катились по брусчатке и исчезали в гулких переулках, примыкающих к площади, словно в водосточных трубах.
Командиры взводов один за другим докладывали ротным о результатах проверки. Те, в свою очередь, торопливо чеканили шаг к «Виллису» комбата.
– Как на дивизионном плацу, – усмехнулся, поправляя пилотку, Гришка Сырцов – смуглолицый, белозубый паренек, служивший в одном отделении с Голотой. – Только здесь покрасивше малость…
Андрей кивнул и вдруг присел на месте от неожиданности. Дробным эхом на площадь просыпался стук пулеметной очереди, и броня ближайших машин стала отплевываться горячими искрами оглушительного рикошета. В одну секунду развалился строй. Ничего не понимающие солдаты бросились врассыпную, пригибая головы и затравленно озираясь по сторонам.
– Пулемет в окне! – рявкнул взводный. – За машины!
Но его голос мгновенно потонул в автоматном треске. Десятки бойцов, не дожидаясь команды, открыли стрельбу по окнам ближайших к площади жилых домов, соседствующих со зданием парламента. Беспорядочная поначалу пальба очень быстро обрела цель и превратилась в единый тысячествольный расстрел. Один из домов, где, по-видимому, и затаился неведомый пулеметчик, на глазах покрылся угреватой черной сыпью от автоматных очередей, осыпался стеклами и кусками изувеченной лепнины, отплевался ошметками карнизов и балконных перил. Две боевые машины развернули башенные орудия в сторону погибающего дома и тоже огрызнулись огнем.
– Отставить! – задыхался комбат. – Прекратить!.. – Он стоял на коленях возле изрешеченного пулеметом «Виллиса» и зажимал в боку кровавую рваную рану. – Командирам рот – призвать личный состав к дисциплине!..
Казалось, его не слышали. Бойцы лупили по единственной, обнаруженной ими по наитию цели из всех видов стрелкового оружия и не могли остановиться. Голота тоже стрелял. Он строчил из автомата, оглушенный и потрясенный происходящим, открыв рот в каком-то гипнотическом аффекте и изрыгая бессвязные ругательства.
Расстрел дома прекратился, как прекращается внезапный ливень. Сначала схлынули основные потоки, потом постучали отдельные капли, и все умолкло. Солдаты стояли, тяжело дыша, опустив оружие, и растерянно переглядывались. Раненого комбата срочно погрузили на носилки и увезли на одном из транспортеров в передвижной палаточный госпиталь, развернутый где-то на окраине Пешта.
Командиры подразделений, не ожидавшие, что в первые же минуты марша будут застигнуты необходимостью принимать самостоятельные решения, поначалу суетились, метались по площади, строили личный состав, отдавали приказы и тут же отменяли их. Линейные связисты еще не успели наладить связь, поэтому посоветоваться было не с кем. Кому помогаем? Что защищаем? С кем воюем?