И этот такой же!
Я это придумала потому, что мальчишки не стали давать мне проходу со своими раздевающими взглядами и приставаниями. Чуть, что, так лапать. Я и тресну, другой раз кого–то на переменке, а чаще всего обижаюсь, от унижения такого обижаюсь. Ну, что за манеры? Где же настоящие рыцари?
Неужели, думаю, и раньше так было? А ведь тогда, это ведь не сейчас, тогда каждая женщина чуть ли не с открытой грудью ходила. Так, что, их тогда, как и меня, сейчас тоже взглядами раздевали или тискали?
Ох, и надоело же мне это все! Ну, просто мучение. Куда не приду, то все пялятся на меня, а вернее на мою грудь. Ну, скажите на милость, ну что в ней такого необычного!
И тогда я стала вести себя так, как веду сейчас. Чтобы подловить их на похотливом взгляде и заставить, не подсматривать. А потом им прямо в глаза глянуть. Раз! Ну, что? Попался? Может теперь хватит на мою грудь пялиться?
После того, некоторые поостыли, а других и этим не проймешь. Их можно только за эти самые схватить и… Но это я так только мечтаю. Хотя некоторым нахалам, так и надо было бы сделать. Но, как подумаю, то понимаю, что тогда я сама от них мало, чем отличаться стану.
Еще совсем недавно, я для них как бы ни существовала вовсе. Я и вертелась около и даже пыталась глазки строить. Но все никак не могла привлечь их внимание. А вот, когда у меня стала, грудь расти, тут я уже по–другому отметила. Оказывается у меня и еще одной девочки, с параллельного класса, только у нас с ней обозначились эти признаки настоящих женщин. Мне даже сестра старшая, Инга, завидовать стала. Я уже лифчик сменила и мамин размер носила. Я в скором времени стала замечать, как и она ревниво мою грудь разглядывает.
— Ну, что ты все меня разглядываешь? Встань перед зеркалом и смотри на свои сиськи! Нечего на мои пялиться!
Это обычно я ей всегда так по утрам говорю. Пока мы со сна переодеваемся. Она хоть и старше меня на целые пять лет, но у нее нет такого, что у меня. Вот она и завидует.
Сказала маме. А она меня успокоила и сказала, что все не так, что это я так о себе возомнила и что у меня действительно грудь красивая. Она вздохнула и сказала, что она у меня, как у нашей бабушки, ее мамы. Я даже потом ее фотографии смотрела и все пыталась рассмотреть, какая у нее грудь была. Но это потом. А вот сейчас по–другому.
Поначалу я все стеснялась. Мама заметила во мне изменения и сказала, что это хорошо, что грудь так растет, будет, чем малыша кормить. Малышам это хорошо, но пока, что не они, и вовсе не малыши стали меня цеплять. То в транспорте, и вроде бы как случайно. И вроде бы и не пацаны, и не мальчики, а взрослые парни, а иногда и мужчины.
Я поначалу не понимала и только потом, когда как–то раз бежала следом, а потом запрыгнула в автобус, то услыхала о себе такое и все про нее!
Боже праведный, неужели они так думают? А она мне мешала бежать, растряслась и я чуть на автобус не опоздала. А когда поехала, то заплакала от того, как они обо мне грязно говорили. Ну, я обижалась поначалу. Неприятно и обидно мне было, когда так говорили, или хуже того, когда лапали. Домой приду и реву. Мама меня успокаивала. Говорила, что я радоваться тому должна, а не реветь. Ничто так не украшает женщину, как большая грудь. Так, что перестань себя мучить и неси ее, как украшение. Неси всем на зависть! И не стесняйся ее показать! Ты хоть и девочка, а должна понимать, что этим ты только завоевываешь себе в жизни более достойное место.
Инга, дома хмыкала недовольно, когда я ей об этом говорила и спорила со мной. Доказывала, что только дуры могут так думать, а вот настоящие женщины… И дальше все о том же. У нее вечно все не так, как у меня.
Она и высокая и худощавая, груди нет почти, а я среднего роста и полноватая, ну и грудь такая. Но мы обе очень похожие. Обычно размолвки все заканчивалось нашим примирением. Уже лежа в постели, она меня гладила, и потом мы с ней шептались, делились нашими открытиями и секретами. Ну, а если не соглашались и спорили, так за это я была только ей благодарна. Потом она разрешала себя гладить, и сама касалась моей груди осторожно и очень бережно, и я замирала в блаженстве от какого–то непонятного волнения. Но никогда она меня не тискала и их не сжимала. Нет! Наоборот, делала все так по привычке, как в детстве.
К нам папа частенько приходил, садился на кровать и гладил нам спинки, животики, грудочки и что–то рассказывал. И мы тут же засыпали. А потом, когда папа заболел, то иногда садилась и гладила спинку и грудочку мама. И мы с Ингой жалели ее и притворялись, что засыпали так скоро. Она уходила, а мы потом сами, уже тихо шептались и поглаживали друг, дружку своими маленькими ручками, словно котята лапочками, а уж потом крепко засыпали.
Правда, был у нас один случай с сестрой, когда все не так и вот, что получилось.
Сестра тогда уже училась в мед училище, а я только, только, как стала округляться. Грудь росла, как на дрожжах. Болела не только она, но и все тело. Частенько болезненны были даже прикосновения одежды к соскам. Они ведь сначала набухли и какими–то волдырниками обозначились. Я понимала, что и почему и трогала их, кривилась от ощущений болезненных и как–то Ингу об этом спросила.
Она мне как всегда, целую лекцию. А мне этого было не надо. Мне вообще хотелось, что бы меня она все время гладила и хоть разик к соскам моим прикасалась. Я ей как–то вечером об этом сказала.
Она не отвечала долго, а потом сказала, что мы скоро спать станем врозь.
И что, то о чем я прошу, так нам делать нельзя и впервые назвала этими словами о женской любви. Я помню, ей не поверила тогда, и все ее обнимала, уговаривала. Никак не могла понять, почему так нельзя? Ведь вчера, раньше, было можно, а теперь, почему же сейчас так нельзя? Что такого произошло, почему меня, родную сестру даже нельзя погладить? Я же ее люблю! И потом, с какого это времени было можно, а потом вдруг стало так нельзя? Кто скажет? И, главное, почему?
В душе я не соглашалась. Ночью проснулась и стала гладить ее сама. Глажу, но чувствую, что все уже как–то не так. Нет уже такой легкости в отношениях и ощущений от ее тела. Впервые тогда мне захотелось доказать, что о чем сестра говорила, то все пустые и дурные слова. Поэтому, ночью, я к ней осторожно прильнула.
Она спала на боку, я к ней притиснулась со спины и свою руку сверху веду по телу. А у самой в голове все ее слова об этой любви. Я ведь и не понимала тогда, что можно, что нельзя. Все мне казалось, чтобы я не делала, то все нормально и обычно. Всегда, но не в ту ночь. Тогда я уже почувствовала, что–то другое и необычное в ней.
Инга, со мной всегда всем делилась, впрочем, как и я. Так я узнала, что у нее начались месячные. И я очень за нее переживала. Мама успокаивала ее и меня и радовалась, говорила, что Инга уже взрослеет и скоро сможет стать женщиной. Что она будет рожать и деток воспитывать. А я ей буду помогать. А я не хотела даже слышать об этом. Видела, как сестра нервничает, и как болезненно все переносила, и сама так не хотела.
У меня тогда как–то все странным образом переплелось в голове. И чувства привязанности к сестре и то, о чем мама говорила и о той любви. Винегрет в голове.
Инга тогда уже во всю разболелась. Я видела, что ей плохо и нехорошо. Видела,
как ей все это было болезненно. Вот и решила ей ночью помочь.
Стала ручкой, ладошкой своей по ее телу водить. Водила, водила, а потом прижалась и целую ее, в затылок. Волосы у нее пахнут хорошо, приятно, само тело ее теплое, податливое. И я вдруг замечаю, что рука моя уже на груди у нее, и я сама уже не могу от нее оторваться. Пальцы коснулись соска и замерли потому, что я почувствовала, как он твердеет. От ощущений того, что тому причина моя рука у меня самой внутри что–то тяжелеет и каменеет. Замерла рука, а пальцы легонечко теребят, потягивают этот плотный и сжатый, заостренный комочек. Я увлеклась. У самой внутри поднимается какое–то необычное и тревожное волнение.
Вдруг слышу, как Инга стала глубоко дышать. И все глубже и с придыханием. А потом, я почувствовала, как она тянет руку к себе между ног и прикладывает. Своим ногами почувствовала, что она ноги свои стискивает, и бедрами стала водить. Рука не просто лежит у нее между ног, а все время двигается вперед–назад. От нее и мне передается ее волнение, и вот, я уже ее копирую, и сама следом за ней тянусь и кладу к себе между ног свою руку. Мне неудобно. Одной рукой ее обняла, на другой руке сама, лежу. Изловчилась и, как это делала она, тоже стала бедрами и своей рукой вместе с ней двигать. Меня вдруг охватывает волнение необычное. Это я достаю пальцами до чего–то такого у себя между ног, от чего у меня там все в волнении закипает. Сжимаю крепко свои ноги, стискиваю колени до боли. Мне становится горячо, не хватает воздуха, и я, в последнее мгновение откидываюсь на спину, прочь от нее.
Уже о ней даже не думаю. Все внимание и все ощущения сосредоточены на мне самой, на том, что я впервые ощутила у себя между ног. Но, в таком положении я что–то теряю, не так все как было. Начинаю двигать ногами, развожу в стороны. Навалилась ногой на сестру. Чувствую, что ноги сестры напряженно двигаются в ожидании чего–то. Это ожидание передается на меня. Я и так ногами, и эдак, и руку все вожу сверху по трусикам. Цепляю что–то, от чего меня мгновенно подхватывает в необычном волнении. Пока я лезу пальчиками к себя и еще и еще, вдруг слышу рядом ее стон. Да такой!