Обывателю дали почувствовать себя участником общего процесса глобализации, выражаясь грубо, но точно, – его сделали соучастником грабежа. Произошло нечто поразительное: в обывателе проснулась корпоративная солидарность с начальством. У нас все с хозяином общее! У хозяина есть акции «Бритиш Петролеум», «Дженерал Моторс», – так ведь и у меня тоже есть! Не получается критиковать капитализм, если каждый из нас капиталист. А то, что прибыли разные, и расчеты совсем несхожие, – видеть не хотели. Так средний класс сделался соавтором стратегии финансового капитала – во всяком случае, так казалось самому среднему классу. Появились прекраснодушные концепции, толкующие отношения обывателя и власти как партнерские. В самом деле: кто такие наши правители, как не менеджеры общего производства, акции которого у меня в кармане.
Только к середине девяностых вдруг стали замечать: пропасть между бедными и богатыми увеличилась. Так произошло оттого, что средний класс постепенно стал сдуваться. Воздух из среднего класса выпускали не разом, порциями. Социализм уже победили, нужда в среднем классе поубавилась, но он еще был нужен, этот пузырь, этот символ демократии: надо голосовать за войны, надо являть колониальным народам пример счастливой жизни в метрополии.
Сегодня средний класс сдулся, воздух выпустили разом. До слез обидно. Мы ведь имеем такие же права, как и наше начальство, так что же они с нами делают? У нас ведь акции общие! Полезли в карман, – а там воздух. И начальство ласково кивает обманутому среднему классу: действительно, у нас общие неприятности, мы тоже страдаем. Тут уж даже такой болван как средний класс догадался: страдают партнеры совсем по-разному. Выяснилось, что кроме акций у начальства были реальные капиталы, дворцы, оружие, власть, а у его партнера по бизнесу, у среднего класса, – только нарисованные бумажки. Ах, мы не замечали этого раньше!
Причем, поскольку беда случилась в странах, именующих себя демократическими, то у обывателя претензий быть не должно – он данное начальство сам выбрал. Вы что, к избирательным урнам не ходили? На себя и пеняйте.
Позвольте, говорит обыватель, вот этого типа я действительно выбирал, был грех. Но этих-то прохвостов я не выбирал. Ладно, за президента голосовал. Но за премьера, директора банка, председателя компании и генерального менеджера – за них-то я не голосовал, нет! Обыватель ярится. А ему в нос конституцию: демократия – это, брат, не сахар, а четко прописанные договоренности, которые ты изменить не можешь, а начальство может. Точно так же поступает и банк, беседуя с обкраденным вкладчиком. Вы здесь подписали? Ах, вы не заметили строчку петитом? В следующий раз умнее будете. А если не вы – вы-то, пожалуй, помрете, – то дети ваши будут умнее. Штука в том, что и дети умнее не будут. Разве стали мы умнее, оттого что историю России нам преподавали в школе? Так по-прежнему и делим начальство на хорошее и плохое, на тех, кто движет прогресс, и тех, кто ставит бюрократические препоны. Все выбираем – кого винить, а начальство – оно просто начальство. Среди них нет хороших и плохих, Левиафан имеет собственную мораль, недоступную обывателю.
Вот, один журналист обвинил олигархов в черствости, а другой поправил: олигархи дело делают, а чиновники им мешают. Вот звонит богач журналисту: зачем меня ругаешь, я на благотворительность жертвую. И уж вовсе дик упрек одного журналиста другому: а ты вот, жертвуешь ли на бомжей? Олигарх от тебя отличается как ты – от бомжа: ты не добился ничего в жизни, а богач талантлив!
До чего же мы полюбили начальство за истекшие двадцать лет. Безразлично, к какому именно начальству устремлена любовь – к зарубежному, к финансовому, к партийному. Суть в том, что все это разные ипостаси одного и того же Левиафана, который в очередной раз проглотил либеральную доктрину и облизнулся. Какой удивительный кульбит произвел либерализм – вот уже и частные банки, символ либерального капитализма, потянулись к государству, вот уже и лидеры демократических партий идут в губернаторы, вот уже и прогрессивные мыслители проповедуют о благе империи. И как быстро, как слаженно это прошло по всему миру.
И ведь есть за что любить начальство: вообще говоря, любое начальство делает много добрых дел. Скажем, можно осуждать Гитлера за холокост, но можно и хвалить как автора кампании против курения, борца за оздоровление нации. Фактически, сегодняшние оздоровительные меры, повсеместный запрет на курение – есть воплощение планов Гитлера. И зачем осуждать 37 год? Неужели кто-то всерьез думает, что ЧК и НКВД напрасно проводили кампании против врагов народа? А что, в стране, окруженной врагами, в предвоенное время не было диверсантов, саботажников, вредителей? Ах, вы про некоторых интеллигентов, попавших в мясорубку? Неужели возможно упрекнуть нынешних правителей в черствости? Людоед, палач, тиран, правящий народом, просто по должности совершает не только злые, но и добрые дела. Он не только ведет победоносные войны, но и повышает учителям зарплату, не только карает инакомыслящих, но и целует детей на демонстрациях. В этом и состоит магия власти – она не только ужасна, она и прекрасна, ее можно полюбить. Клапан из шарика выдернули и воздух стал выходить, средний класс в считанные секунды должен сориентироваться – куда ему кинуться: в государственники или к народу. Однажды в новой истории он уже это решил: в период от 1848 года до Парижской коммуны взгляды либералов изменились разительно. Правда – на стороне больших батальонов, говорил Наполеон.
А Сталин сказал еще мудрее: «Лес рубят, щепки летят». Вопрос лишь в том, с какой точки зрения смотреть на вещи – с точки зрения начальника лесной промышленности или с точки зрения щепок. Причина сегодняшней обиды в том, что обывателю хотелось глядеть на рубку леса глазами лесопромышленников, обывателю, можно сказать, эту точку зрения навязали. Ему даже предложили купить немого акций лесного хозяйства, ему вдолбили в голову, что он практически соучастник рубки леса. История среднего класса – это история простофили, попавшего на большое производство. Вокруг кипит работа, валят деревья, и вдруг обыватель осознал, что он совсем даже не имеет отношения к торговле лесом; он не промышленник, даже не лесоруб, он всего лишь расходный матерьял. Это его собираются использовать на растопку, вот незадача. А лес как рубили, так и рубят по-прежнему, – и щепки летят во все стороны.
III.
Сказанного недостаточно, если не обозначить волшебное поле обитания среднего класса, специфическую субкультуру среднего класса, так называемую актуальную культуру, созданную в кредит. Продукт воображения сильных мира сего, средний класс сам породил культуру, столь же фантомную, как и он сам. Так возникли тени теней – совершенно по Платону – образы несуществующего мира, воспоминания о никогда не бывшем. Так возникли авторитеты и пророки сегодняшнего дня – воспроизводящие систему акций и ваучеров в интеллектуальной жизни. Что с того, что рудника не существует в реальности, что с того, что писатель не умеет думать, а художник рисовать – разве в этом дело? То было пространство проектов и фантазий, и проекты затмили реальность, отменили реальность. Реализм оскорбителен: не существует более унизительного слова ни в философии, ни в изобразительном искусстве, ни в литературе, ни в финансах. Появилось позорное слово – «фигуративная живопись» – ах, неужели опять надо глядеть, как это устроено на самом деле? Вот чего мы не желали знать, так это реальности – нет ее вовсе! Не хотим знать, как оно там в Руанде. Реальность – это существование Африки и Поволжья, непропорционального разделения богатств; но разве можно позволить себе хоть на миг задуматься о реальности? Разве можно позволить себе высказываться о жизни? Повторяя стратегию хозяина, средний класс произвел для своих нужд мир почти что настоящий, почти что равный по богатству и прелести господским домам, мир эфемерный и глянцевый. Начальство создало из воздуха средний класс, надуло пузырь цивилизации из глупого менеджера, а менеджер создал культуру из ничего, исходя из своих скромных возможностей, надул собственный пузырь, воплотивший его представления о прекрасном.
Мы называем этот пузырь актуальной культурой. Нет, солженицыных и брехтов больше не требуется, нет, маяковские и толстые ни к чему. Надо – про личную свободу и благополучие, надо, чтобы было приятно. Античных статуй собирать не могли, яйца Фаберже не по карману, но разве нельзя обойтись декорацией? И создали гладкую эстетику – недорогой дизайн убеждений и взглядов. Не только виллы, яхты и шахты ткались из воздуха – все это воображаемое богатство поместили в кокон особого мировоззрения, средний класс демократической империи успел за послевоенный период создать собственный мир идей – поверх реальности, вопреки реальности, назло реальности. Без проблем, без бурь, без потрясений. Средний класс создал почти настоящий мир искусства, румяный и пошлый – под стать самому себе.