— Хотите приобрести? Я возьму недорого…
— Недорого?! Опомнитесь, маэстро! Ваш дар не имеет цены! Это я говорю вам, как знаток.
— Благодарю, господин. Мои картины редко покупают. Люди пугаются. Они хотят чего-нибудь более светлого…
— Ха! Светлого! Пошленький натюрморт с яблоками среди лилий! Слюнявый пейзажик с пастушками и овечками! Позор!
— Надо ли столь пренебрежительно отзываться о моих коллегах, господин? Среди них встречаются большие мастера. Просто мало кто видит так, как я…
— Разумеется! Вы истинный певец Зла!
— Певец Зла? Помилуйте!
— В данном случае вы, друг мой, обратились не по адресу. Не помилую.
— Тогда хотя бы поймите! Я — скромный художник, которого по ночам мучают кошмары! Выплескивая их на холст, я желаю избавиться от проклятых снов…
— Мучают?! Избавиться?!
— Конечно! А мои картины… Они выходят столь ужасными, что многие не выдерживают.
— Не клевещи, глупец! Они прекрасны!
— Спасибо на добром слове, господин…
Он печально потупился. Пряди сальных волос, свисая из-под шляпы, упали на восковое лицо. Крайне эстетичное, можно сказать, одухотворенное лицо — щеки запали, глаза горят… Похоже на обтянутый пергаментной кожей череп. Если бы он еще молчал!
— …мне кажется… я надеюсь, что люди, глядя на них, становятся чище. Пусть самую малость, но все же… Зло уходит из сердец, я собираю свинцовую мерзость мира на своих холстах — и вокруг становится хоть чуточку больше солнца. По крайней мере, я на это очень надеюсь… Купите хотя бы офорт, господин! Я не ел третий день…
— Ты мечтаешь о презренном металле? О пище телесной?! Разве тебе не говорили, что настоящий художник должен быть нищ и убог? Что гению положено страдать и умереть от чахотки под лестницей?! Чудак, я дам тебе большее, чем деньги и пища! Ты даже не представляешь, как тебе повезло!
— Вы очень добры, господин…
— Я? Добр?! Что за чушь?! Маэстро, я открою тебе глаза! Увидев Тьму наяву, а не в кошмарах, ощутив исконную прелесть Зла, ты наполнишь свое искусство новым…
— А-а-а! Изыди! Я узнал тебя!
— Да я в общем-то и не прятался…
— Ты демон из моих снов! Прочь! Я не хочу!..
— Хочешь. Просто стесняешься.
— Нет! Не надо!..
— Это кричит слабая плоть. Низвергая дух в пучины величия. Перестань дергаться, ты мне мешаешь…
— …!!!
Когда я уходил, он еще кричал. Потом перестал.
Расстроенный, я поджег галерею. Вместе со зрителями, которым предусмотрительно не дал убежать. Но и пожар не вернул мне покоя.
Ужасный век! Ужасные сердца!..
* * *— Урна для пожертвований возле входа, — сказал святой, приветливо улыбаясь.
Днем раньше я видел, как, председательствуя трибуналом, он одобрил сожжение ведьмы, рыжей дурочки, сознавшейся после пыток. У ведьмы под мышкой было родимое пятно в форме дубового листа, что служило несомненным признаком связи со мной. Я девчонку видел впервые. Ведьмовской силы у рыжей было, как у вервольфа — милосердия. Подписав приговор и проследив за аутодафе, дабы жертва не сгорела слишком быстро, святой отправился в холерный барак и провел там весь остаток дня, ухаживая за больными.
— Купите мальчика для Черной Мессы? — спросила мать, с пониманием глядя на мой облик. — Хороший мальчик. Крепкий, здоровый. Надолго хватит, если с умом.
— Небось дорого запросишь?
— Сторгуемся, господин. Нам бы до весны протянуть…
Ей, вдове солдата-наемника, убитого при осаде монастыря, нечем было кормить оставшихся детей. Во мне она видела приемлемый и не слишком обременительный для семьи выход.
— Он все равно бы умер, — закончил лекарь, с усталостью глядя на судей. — Я избавил беднягу от долгих мучений. А теперь делайте что хотите.
— У вас есть пожелание больного умереть в письменной форме, заверенное нотариусом графства?
— Нет. Он уже не мог держать перо.
— Вас повесят.
— Хорошо.
Лекаря повесили. Дома судьи сказали женам, что сердцем понимают благородство поступка. Но закон есть закон. Если все лекаря начнут…
— Умница, хорошая собачка! — приговаривал лесник, гладя по загривку довольного волкодава. Неподалеку, лицом в траве, лежал задушенный браконьер. На обратном пути лесник рассуждал о пользе запрета охоты на оленей в королевских лесах. Волкодав внимательно слушал хозяина. Потом зарычал на проезжавшего мимо вельможу, и по приказу последнего лесник застрелил собаку из лука. Вельможа одарил послушного лесника кошелем денег. Вернувшись в деревню, часть монет лесник отдал дочери погибшего браконьера, своей двоюродной племяннице; еще пять грошей серебром потратил на покупку щенка. Маленького, лопоухого.
— Бу-у-у, — радостно приговаривал двухлетний малыш, обрывая мухе лапки.
Присев рядом на корточки, я отрастил мухе еще два десятка лапок. Чтобы доставить ребенку удовольствие.
Дитя заплакало и убежало.
Что-то ужасное творилось со Злом. Но и Добро было не в лучшем состоянии.
* * *…Грязь. Пошлая, бестолковая и, что самое главное, бесполезная. Сама мысль о происходящем была противной, словно тайный извращенец пропитал ее мерзостью сандала вперемешку с изысканной желчью долотерия, издыхающего от бледной немочи. Где былое величие мира? Где мои верные слуги, всякий раз тысячелетиями ждавшие явления Владыки, копя силы и ярость: восстать против узурпаторов! опрокинуть! стереть в порошок!.. Где глуповатые, но до конца верные принципам Адепты Света? Война с ними, по крайней мере, увлекала. Да, я пытал пленников и добивал раненых, но пытал и добивал с искренним уважением! Каждая игла под ноготь, каждый стилет в печень был напоен этим уважением, сладким и возвышенным, как яд гадюки! А эти? Никчемные союзники, жалкие противники. Их желания мелочны, их стремления суетны и непостоянны, им нет дела до благодати Нижней Тьмы, им безразличен Вышний Свет. Муравьи копошатся в своей куче, безразличны к идеям, а значит, и к идеалам, которые тысячелетиями двигали миллионные армии, раз за разом перекраивая лик мира…
Светлый Владыка, хрен старый, ты что, не сумел воспользоваться плодами победы? Упустил, проморгал, недоглядел?! — и пока я спал, мир покатился в тартарары, слился в противоестественном инцесте…
Не верю!
Я потянулся к горизонту и дальше, за край, раскидывая тончайшую паутину на пределе теперешних возможностей.
Ну же!
…Шершни коварства жалили робко и несмертельно, оставляя после укуса лишь раздражающий зуд; мотыльки благих помыслов безропотно и со стыдливым удовольствием отдавались жирным гусеницам похоти — но и те, завершив соитие, спешили закуклиться, дабы выпорхнуть из коконов бабочками тайного раскаяния; зеленые мухи вожделения были одинаково падки на благоухающий навоз и мерзкий мед; беззаботные кузнечики талантов и мрачные скорпионы пороков грызлись друг с другом из-за доли в прибыли, по ходу дела спариваясь и рождая потомство; но больше всего кишело деловитых жуков благоразумия и скарабеев осторожности, — они запасливо тащили в норы все, что плохо лежит, но, готовые сожрать соседа за лишнее зернышко, мгновением позже с легким сердцем делились частью добычи с беспомощной букашкой, зашивая порванное крыльце… Это не мир! Это отхожая яма! И вдруг на самом краю паутины, разрывая нити, далеко-далеко за небокраем, жгучим холодом ослепительно вспыхнула белоснежная игла!
Все-таки я нашел Белых!..
«Или они — меня», — мгновением позже пришел испуг, похожий на гнев.
Но я уже распахнул крылья.
Раньше мне никогда не удавалось добраться до Цитадели Света. Сияющие шпили пронзают облака, галереи сплетаются в невесомое кружево, белизна стен режет взгляд. Любимый враг куда приятнее жалкого союзника. А входной портал, между прочим, открыт. Мерцает гнусным серебристо-розовым туманом. Входи кто хочешь, будь как дома, разноси Цитадель по камешку…
— Есть кто-нибудь?!
Тишина.
Холл пуст.
— Эй! Люди добрые!
Добрые люди не отзываются. Вымерли?!
Белого Владыку я обнаружил лишь спустя три часа. Чертыхаясь и проклиная архитектора Цитадели, сбив ноги в кровь, страдая одышкой и против обыкновения не испытывая от этого никакого удовольствия, я случайно заглянул в комнату для прислуги…
— Святая Тьма!
Он играл в «Смерть Владыки» сам с собой.
— О Светлый Властелин, приветствую тебя в твоей обители…
— Вино в шкафу, в кувшине. Если осталось. Выпей и заткнись.
Он помолчал и добавил:
— Без тебя тошно.
— А со мной?
— Еще не знаю. Мы ведь с тобой никогда не разговаривали с глазу на глаз.
— А под Алармором?
— Ну, если ты считаешь ультиматум разговором…
— Ты видел? — не выдержал я, тыча рукой в окно. — Ты видел все это непотребство?!