Когда затерянный в степи полустаночек вырос за окнами вагона на пятнадцать минут раньше расписания и Аля с Антоном, мигом стряхнувшие с себя душное оцепенение трехдневного пути, бросились распихивать по карманам неприбранную мелочевку — поезд здесь стоял всего три минуты, — Аля машинально сгребла со стола гостинцы, оставшиеся от последнего чаепития, и сунула в отделение для ниток. В тот момент она и представить себе не могла, насколько ей повезло в том, что Тошка всегда пил чай без сахара, а сама Аля, исключительно чтобы покапризничать, отказалась от вафли.
Вполне возможно, сегодня этот каприз спасет ей жизнь. Или только отсрочит неминуемое на два-три дня. Разве это имеет значение? Из всех существующих возможностей в данный момент Алю волновала только одна. А именно: запихнуть в рот все и сразу, вместе с оберточной бумагой и фольгой, а потом сидеть, перемалывая зубами восхитительное месиво и не замечая, как сладкая слюна скапливается в уголках глупейшей улыбки. Как же ей хотелось наброситься на нечаянное лакомство!
Но Аля устояла, справилась с первым порывом, решительно прогнав из головы образы волка, перегрызающего горло овце, и лисицы, спешащей куда-то с куриной тушкой в зубах, и заменив их безобидной картинкой с ленивым котом, который лежит, разглаживая лапкой усы, и только краем глаза поглядывает, как мечется из угла в угол обреченная мышка. Егогарантированнаядобыча.
Только один кусочек сахара! — разрешила себе Аля. И не больше пятой части вафли! Ты поняла? Максимум четверть!
Она положила на язык кусочек сахара — и буквально изошла слюной. Старалась только лизать, но сахар в поездах дальнего следования, кажется, специально делают таким, мягко говоря, не быстрорастворимым, чтобы хватило на подольше, так что Аля в конце концов поддалась соблазну, и вот захрустел, заскрипел на крепких зубах сахарный песочек. Затем она размочила водой окаменевшую вафлю, долго, до челюстных судорог, перемалывала во рту сладковатую кашицу, потом проглотила, захлебываясь слюной и благодарностью. «Спасибо тебе, Боженька. Теперь я точно знаю, что ты есть. — Не удержалась, правда, и от мягкого упрека. — Но почему же… Почему ты напоминаешь нам о себе так редко? И все равно… спасибо».
Все. А теперь — никаких движений хотя бы полчаса. Пусть жирок завяжется, подумала Аля и удовлетворенно хохотнула, так что эхо ее хрипловатого смеха отразилось от свода и вернулось к ней как напоминание о лучшиx временах.
Засыпала она сладко, безмятежно, лелея в душе надежду, что хотя бы в эту ночь ее покой не нарушат чудовища.
Глава вторая. Толик Голицын
« Хранитель знаний.
У меня на книжной полке
Поселился паучок.
Слева Фаулз, справа Фолкнер,
Между ними Усачев,
Маркес, Борхесе Кортасаром,
Стейнбек, Селинджер-старик,
Три романа Жоржа Санда
И еще один мужик.
Сто томов Агаты Кристи,
Сто Марининой томов,
(Если спросят пионеры,
Я скажу: всегда готов!
Обменяйте их в утиле
На „Графиню Монсоро"…)
Полкой выше — Гете, Шиллер,
Оба Манна и Дидро.
Что до пенсии заквасил,
Что по десять раз прочел —
Все дополнил и украсил
Этот юркий паучок.
Так опутал паутиной,
Что ни книжки не достать…
Вот еще одна причина
Мне поэмку дописать.»
(П. С. Усачев,
журнал «Вторая молодость», №5,2003.
Тираж 15000 экз.)
«Шестьдесят девять, — за неимением секундомера азартно считал Анатолий. — Семьдесят. Семьдесят один. Семьдесят два. И… вот!»
Златовласка наконец выдохнула, сложив уста буквой «о», так что исторгнутое ее легкими дымное облачко получилось тонким и протяжным, как завывание профессиональной плакальщицы. Ресницы нереальной длины трепетнули, прищурившись на столбик пепла, пизанской башенкой скопившийся на устремленном вверх конце сигареты, а легкое постукивание золотистого, в тон волосам, ногтя обрушило его прямиком в пепельницу. И снова равнодушный взгляд в окно, на сумеречное небо цвета куриной слепоты. Прикидывает размер сверхурочных? Наверняка.