Несмотря на то, что существовал строгий запрет на торговлю бездомными, на хобби закон всегда смотрел сквозь пальцы, не видя в нем ничего преступного. Содержание бездомных в качестве домашних питомцев поощрялось общественной моралью и благотворительными союзами.
Было как-то проведено серьезное и вдумчивое расследование, заказанное группой активисток по защите прав женщин, но активистки интересовались только тем, не увиливают ли любители хобби от своих обязанностей по стерилизации. Оказалось, что не увиливают. Мало того, выяснилось, что хобби крайне редко вырождается в сексуальную связь. Это было легко объяснимо. Секс намертво был связан со страхом вновь погрузиться в безумную человеческую кашу, с мыслью о перенаселении. Он порицался обществом и косвенно – религией, и все, связанное с сексуальностью, окрасилось в цвет танатоса. Только Эвил мог позволить себе погрузиться в эту смертельную волну, не испытывая ни малейшего угрызения совести.
Многие бы позавидовали ему, но Карага понимал, что все идет от грязи, заполонившей холодную душу Эвила. Этот парень был настоящей сточной канавой, и если и блистало в ней что-то, так это беспощадно сдерживаемый Кали талант биоинженера…
Талант биоинженера не равен таланту математика или физика, он задействует не только ум, но и целый пласт низменных инстинктов. Талант биоинженера прямо противоположен любой морали, а исследовательский интерес биоинженера разрушителен.
Эвил слишком долго сдерживался. Дозволенные ему эксперименты удовлетворяют его не больше, чем маньяка удовлетворяли бы убийства крыс.
Ему необходимо выражать потаенные желания, требования и инстинкты, хоть и заглушаемые различными таблетками и инъекциями, но все же непреодолимые. Хобби было отличным выходом и не влекло за собой никаких последствий.
Хобби – спасение для того, кто связан по рукам и ногам.
Так глубоко активистки, заинтересованные в отказе от деторождения, не докопались.
Карага видел множество любителей хобби. Каждый, кто пытался самоутвердиться за счет брыкающегося бедолаги, оказывался бесхребетным слизнем, студенистой массой, мечтающей о крепком панцире и полной крепких клыков пасти.
Повидав несколько покупателей в их домах и квартирах, Карага отметил общие признаки: декоративное оружие, развешанное по стенам, тренажеры, коробки с дорогими сигарами и особый прищуренный взгляд.
Все эти люди были далеки от жизни, в которой понадобилось бы оружие, физическая сила или умение смотреть с убийственной жесткостью. Один из любителей хобби был модным аква-дизайнером, составлявшим в гигантских аквариумах особенно нежные и одухотворенные композиции, другой возрождал традиции и курировал детские дома.
На Карагу они смотрели с плохо скрытой завистью, а меха-вопрос в их среде неизменно получал самую благоприятную оценку, казалось, изменить свою жизнь раз и навсегда им помогла бы только меха-реконструкция.
Они походили на робких детей, заигравшихся в жестокую войну и вооруженных деревянными палками. Карага не хотел бы превратиться в одного из них даже с тем условием, что вдобавок получит все капиталы и аква-бизнес с детскими домами.
Для них хобби было аналогом безопасного секса.
Карага относил себя к другому виду: к тем, кому наплевать на страхи и общественное порицание, кто оставляет секс сексом, а не превращает его в кровавые игрища, и без сожаления тратит деньги на проституток.
Кенни пошатнул эту уверенность. Жалкое злобное желание напугать мальчишку – откуда оно взялось? Откуда взялась потребность утвердить свою власть над слабым?
Черт бы все это взял.
Никогда, никогда больше…
Карага остановился возле странной машины: наполовину утопленная в землю, она лежала на боку, распахнув дверцы чего-то, похожего на топку. Ручки дверцы изображали собой сплетение змей. Стены внутри топки зеркально блестели, чем-то тщательно отполированные. Мелкие и очень острые зубцы покрывали их. Над топкой возвышалась труба, согнутая гармошкой в трех местах, а вокруг трубы раскачивались тяжелые медные шары, подвешенные на стальные нити.
Что производила эта машина, имея разум современного человека, понять было невозможно. Разум меха, возникшего в лабораториях в постпаровой период, тоже не справлялся.
Этим чудесная машина Караге и нравилась – он совершенно ее не понимал и гордился тем, что знает предмет, до сути которого ни за что не докопаться…
К ней, незыблемой эмблеме тщеты и суетности духа и рассудка, он и приходил в те минуты, когда терялся сам в себе.
К Мертвым нужно проявлять больше уважения, чем к живым, подумал Карага, обходя диковинную машину кругом. Есть массы идей насчет того, чем является жизнь, но нет ни одной хорошей идеи насчет смерти. Это стоит уважения.
Вспомнив о смерти, он обратился внутрь себя и увидел тревожно мигающий индикатор батареи. Оставались еще аварийные батареи, но их следовало беречь для того, чтобы выжить в критической ситуации. Все меха так делали – годами берегли аварийные системы, надеясь продлить свою никчемную жизнь.
Погибшие машины прошлого и угасающие меха настоящего, подумал Карага, к черту вымирающих белых львов, почему никто не заботится о вымирающих машинах?
Почему заброшена Вертикаль, почему Спираль превратилась в заурядный памятник, а от Космины город отпрянул, оставив ее в полном одиночестве?
Что за апатия накатила на человечество, переставшее изобретать и забывающее свои прошлые достижения?
Ответить на этот вопрос Карага не мог. Коснувшись теплой ручки на дверце древнего механизма, он прикрыл дверцу и принялся выбираться из затемненных коридоров, кое-где освещенных тусклыми белыми фонарями.
На душе безо всякой причины стало спокойнее.
Утром следующего дня, в час пик, взрыв уничтожил именной поезд «Валентин Скворцов». Это было первое нападение меха-террориста на поезд метро, и выполнено было виртуозно: переполненный состав взорвался в тоннеле, на большой скорости, и выход из моментально загоревшихся вагонов удалось найти лишь двум десяткам человек.
С самого утра различные каналы и издания на все лады склоняли простую мысль об истинной цели теракта.
Целью была объявлена жестокая обида на Валентина Скворцова, в чью честь десяток лет назад назвали старый, гремящий на рельсах поезд метро.
– Этому Скворцову первому пришло в голову объявить биоинженерию врагом человечества, – пояснил Джон для Шикана, смотрящего новостную передачу одним сонным глазом.
– Я такого даже не помню, – пробормотал Шикан, натягивая одеяло повыше и собираясь снова задремать.
– Да кому он нужен, – сказал Джон.
Он сидел на полу в пижамных штанах и пил апельсиновый сок из синего высокого стакана. Вчерашний ром не оказал на него никакого влияния, а Шикан выглядел помятым и страдал от тяжелой головной боли.
– Принеси лед, – попросил он сдавленным шепотом, упираясь лбом в подушку.
Джон посмотрел на него, отставил стакан и сходил за льдом. Лед он обернул в чистое полотенце и отдал Шикану, а тот сразу же прижал его к затылку.
– Придется отсюда уехать, – вдруг сказал Джон, обводя взглядом комнату, заставленную книгами.
– Зачем? – спросил Шикан и страдальчески поморщился.
Ему с трудом удавалось даже разговаривать.
– Потому что здесь нам больше жить не дадут, – ответил Джон, – это же очевидно. Началась большая охота, а я трусливый заяц и не хочу попасть в их клыки.
– Время-то какое, – проворчал Шикан, опуская руку вниз и осторожно нащупывая стакан с соком. – Раньше люди меха боялись, теперь меха людей боятся.
– Я всегда боялся, – спокойно отозвался Джон, бросая кубик льда в стакан. – Я не собирался проходить меха-реконструкцию и боялся так, что штаны обмочил. Все это было затеяно моей матушкой, и получилось в итоге то, что видишь. У меня даже зарядного устройства никогда не было.
– Это что-то значит?
– Это значит, что я – как очкастый ботаник в раздевалке футбольной команды.
Джон снова обратился к экрану телевизора. Дрожащая в чьих-то руках камера показывала черные клубы дыма, вырывающиеся из входа в метро, и носилки с женщиной в разорванном платье. Одна сторона женщины была угольно-черной, а платье – розовым.
– На основании изображений, снятых с камер слежения, был составлен фоторобот подозреваемого. На данный момент проводится процедура сличения составленного фоторобота с камерами слежения вокзалов, с которых отправлялись поезда Столишня – Карвардцы и Риман – Столишня, потерпевшего крушение у Белого вокзала…
Шикан с трудом поднял голову и долго смотрел на экран.
– Ты не можешь уехать без обновления регистрационного чипа, – сказал он, снова укладываясь на подушку и пристраивая полотенце у себя на лбу. – Ты не можешь обновить свой чип, потому что сразу обнаружится, что он подделка.
– Но здесь тоже оставаться больше нельзя, – возразил Джон, а потом вдруг с огромным интересом повернулся к Шикану и потянул его за руку. – Ты должен дать мне совет, – изменившимся слабым голосом добавил он. – Я обращаюсь к тебе как к богу моему и прошу совета.