Во время последнего боя яхта потеряла способность двигаться, и «Ганимед», сцепившись с ней силовым каркасом, повел «Глорию» к Хлайбу. Тела Юджина и трех погибших в схватке членов экипажа заморозили, чтобы предать земле на Таире, на яхте осталась лишь аварийная команда, все остальные проделали оставшийся путь на фрегате.
Сандерсу и Полубою освободили офицерскую каюту. Риталусов капитан Жилмар хотел было отправить в ангар, но тут уж воспротивились и пассажиры, и Мерсерон, и, естественно, Полубой. В каюте он осмотрел животных, перекатывая их по полу, как младенец плюшевые игрушки. Сандерс, присевший рядом на корточки, только головой покачал, не обнаружив на чешуе ни одной царапины.
— Черт возьми, по крайней мере одному несколько раз досталось саблей, — недоумевал он.
— Для них это — семечки, — буркнул Полубой. В мирной обстановке он опять стал угрюм и немногословен. — А вы неплохо дрались, Дик.
— Куда мне до вас, — отмахнулся Сандерс.
Он подошел к столу, куда Полубой положил захваченную саблю Юсуфа. На трофей не покусился даже капитан-лейтенант Жилмар, несмотря на то что иметь на военном корабле оружие разрешалось только членам команды. Добытое в бою оружие остается победителю — таков закон абордажников. Сандерс взял клинок в руки. Витая гарда была вызолочена, навершие имело форму головы ястреба. Сам клинок едва заметно изгибался в верхней трети, кромка лезвия и обоюдоострый утяжеленный наконечник были покрыты матовым напылением. По клинку шла надпись арабской вязью.
Полубой отпустил риталусов и подошел к Сандерсу.
— Он раскроил череп Юджину, словно лист бумаги, — сказал Сандерс.
— Я видел, — кивнул Полубой.
— Что за напыление, как думаете?
— А черт его знает, — Полубой поднес клинок к глазам, — никогда не видел, чтобы за тридцать секунд перерубили три абордажные сабли. Здесь даже зарубки не осталось.
— Возможно, на Хлайбе удастся сделать анализ металла.
— Это вряд ли. — Полубой, умиротворенный и сонный после обеда и душа, положил саблю на стол и улегся на койку. — Времени у нас не будет анализы делать.
Он отвернулся к стене и через минуту захрапел.
Дик пошел искать, где расселили женщин — организм после нервного напряжения схватки требовал расслабления, а Сандерс считал, что лучший вид расслабления — общение с женщиной. К Карен его, однако, не пустили. Корабельный медик встал грудью перед их каютой, сообщив, что бедные дамы находились на грани нервного срыва, а потому он всем прописал успокоительное, и они спят. Делать было нечего, и Сандерс, заглянув в кают-компанию, пропустил с капитаном Мерсероном и капитан-лейтенантом Жилмаром по стаканчику и отправился спать…
Утром они уже висели на орбите Хлайба, потом последовали проводы, и вот сейчас Сандерс, наблюдал, как поворачивается в иллюминаторе челнока шар планеты. Почти всю поверхность скрывали облака и лишь справа, сквозь рваное одеяло туч, проглядывали скалистые горы и подступающий к ним океан.
Челнок вошел в облака и пилот передал управление автомату — их вели на радиоприводе. Прослойка облачности, как оказалось, была тонкой — всего футов триста. Внизу Сандерс разглядел пять огромных башен, словно пальцы руки торчавших из нижнего слоя облаков. Через несколько минут им предстояло встретиться с послом Содружества на Хлайбе. Вилкинсон при последнем инструктаже, проходившем без русского, предупредил Сандерса, что посол — тот еще тип, хотя дело знает и кроме него помощи оказать никто не сможет. Ян Уолш, несмотря на свои финансовые махинации, имел некоторый вес в высшем обществе Хлайба и напрягать с ним отношения не стоило ни в коем случае.
— У него рыльце в пушку, к тому же он живет с проституткой. Улыбайся сколько угодно, но к человеку, который пятнадцать лет продержался в такой клоаке, как Хлайб, следует отнестись с максимальным уважением, — наставлял Вилкинсон Дика. — У нас, конечно, есть чем его прижать, но перегибать палку не стоит. Как говаривал старина Аль-Капоне, добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем одним пистолетом…
Челнок снизился и Сандерс подивился размерам башни — квадрат крыши, со стороной никак не меньше тысячи ярдов, казался нормальным летным полем. Как бы подтверждая это, чуть в стороне от посадочной полосы стояли выстроенные в линейку глидеры гражданского образца. Башенка управления полетами возвышалась в дальнем углу поля, а рядом с необычайно длинной по стандартным меркам разгонной полосой, отсвечивая мутными стеклами, притулился бетонный бункер.
Челнок завис над площадкой, двигатели смолкли и Сандерс поднялся, загадав, что если Уолш ему понравится — все будет в порядке. Полубой прошел к выходу, привычно придерживая семенящих на шлейке риталусов.
Распахнулся люк, чмокнув, присосался к бетону трап и на Сандерса, вперемежку с водяной пылью, обрушился поток ни с чем не сравнимых запахов. Пахло ржавчиной, болотом и прокаленным асфальтом одновременно, а над всеми ароматами царила неповторимая сероводородная вонь. Замерев на секунду, Дик спустился по трапу. Влажный ветер вмиг растрепал прическу и Сандерс поморщился — ему хотелось предстать перед послом аккуратным и собранным.
Позади процокали по трапу когти риталусов и Полубой встал рядом с Сандерсом, исподлобья оглядывая безлюдное поле.
— Кажется, нас должны были встретить?
— Кажется, да, — согласился Дик, чувствуя, что Ян Уолш ему уже не нравится.
В бетонном бункере распахнулась низенькая дверца. Две несуразные фигуры в длинных не то плащах, не то балахонах, двинулись к челноку. Впереди шествовал невысокого роста толстяк — плащ обтягивал солидное брюшко, как полиглас каркас дирижабля. За ним семенил высокий, чтобы не сказать, длинный и худой мужчина, и вытянутой над головой толстяка руке удерживающий громадный зонт. Зонт трепетал от порывов ветра, то складывался веером, то раскрывался парашютом, и оставалось только удивляться, как он не унесет длинного прочь с крыши и не обрушит вниз, в туман и облака, укрывшие безобразие Хлайба от нескромных взглядов.
Можно было пойти на встречу, но Сандерс предпочел подождать. В конце концов, он не мальчишка какой-то и инструкции, выданные послу, знал наизусть — оказывать всемерное содействие, а тот, видите ли, от дождя прячется. Разве это дождь? Так, мерзость какая-то моросит с неба.
Толстяк приблизился и Сандерс увидел, что он лыс, как яйцо псевдожирафа с Перкантории. Был как-то Сандерс на этой милой планете. Решил, неизвестно почему, может, временное помешательство настигло, поохотиться на модную дичь. Дичь придавила местного егеря в первый же день и гоняла Сандерса по пескам две недели, пока за ним с орбиты не прислали спасательную капсулу. На память о собственном безумстве он прихватил с планеты яйцо самой зубастой и неистовой твари, которую он видел, по недоразумению названной жирафом, пусть и псевдо. Ничего круглее и глаже он в жизни не встречал и вот теперь встретил. Именно такая гладкая и круглая голова была у чрезвычайного и полномочного посла Содружества на Хлайба, Яна Ч. Уолша младшего. Посол внимательно посмотрел на стоящих рядом Сандерса и Полубоя, и безошибочно — столько лет на дипломатической службе что-нибудь, да значат, обратился к Дику.
— Добро пожаловать на Хлайб, мистер Сандерс, — рукопожатие у него было энергичным, хотя ладонь, как и предвидел Дик, оказалась пухлой и влажной.
Говорил посол в нос и, присмотревшись, Сандерс понял, почему он гундосит — в носу у посла находились биологические фильтры. «Вот гад, — разраженно подумал Дик, — сам предохраняется, а нас что, за людей не считает?» Тем не менее он расплылся в счастливой улыбке.
— Рад приветствовать вас, господин посол.
— О-о, никаких званий, прошу вас. Вы мои гости! — Уолш прямо лучился радушием.
— Позвольте вам представить моего коллегу: мистер Полубой, подданный Российского императора.
— Рад, — просиял Уолш, — сердечно рад!
— Угу, — сказал Полубой.
— Это, господа, мой секретарь, но прошу, пройдемте вниз. У меня жуткая аллергия, я на свежий воздух без фильтров никогда не выхожу. Для вас он безвреден, хотя и не напоминает французский парфюм — ветер с запада, а там у нас сплошные болота. Гниют круглый год, — продолжая тараторить, Уолш двинулся к бункеру, поминутно оглядываясь на гостей, будто опасаясь, что ветер с болот сдует их с крыши башни.
Сандерс мысленно поставил себе неуд — фильтры в носу посла объяснялись просто, и может быть он не такой уж плохой, хотя и способен, по первому впечатлению, заговорить собеседника насмерть. Секретарь напротив был молчалив. Здороваясь, он кивнул одному и другому гостю. Даже не столько кивнул, сколько выдвинул вперед массивную челюсть, словно боялся, что, наклонив голову, нелепо торчащую на длинной тонкой шее, он больше никогда не сможет ее поднять.