— Конечно.
Томми какое-то время смотрел на нее, по лицу его пробежала тень, и он отвернулся.
— Я буду ждать тебя. До тех пор, пока силы на ожидание не кончатся.
Ей хотелось попросить его не уходить. Хотелось попросить остаться. Но то ли грусть, то ли страх, то ли понимание того, что ее муж — это корабль, который не повернет назад, заставили ее произнести:
— Доброй ночи, Томми.
Он вышел в холл. Пенелопа смотрела на его плечи, пока он шел к выходу из «Адского дома». Дверь за ним закрылась, в тишине послышатся стук колес его кареты, подчеркнувший ее одиночество. Она осталась одна. Одна в этом мавзолее, наполненном вещами, ей не принадлежавшими, и людьми, которых она не знала. Одна в этом тихом мире.
В дальнем конце холла что-то шевельнулось, и Пенелопа мгновенно поняла, что это миссис Уорт. И еще поняла, кому отдана преданность экономки.
Пенелопа спросила в темноту:
— И сколько времени пройдет, пока он не услышит, что ко мне в одиннадцать ночи приходил с визитом джентльмен?
Экономка вышла на свет, но заговорила не сразу. А затем произнесла спокойным голосом:
— Я отправила сообщение в клуб сразу же, как только мистер Оллес вошел.
Пенелопа посмотрела на красавицу, чувствуя, как от этого предательства, пусть даже вполне ожидаемого, разгорается гнев.
— Зря потратили бумагу.
Она направилась к центральной лестнице и начала подниматься, но не пройдя и половины, повернулась к экономке, стоявшей внизу лестницы со своей безупречной прической, безупречной кожей и следившей за Пенелопой безупречными глазами, словно если она будет на страже, то сможет помешать Пенелопе совершить еще какой-нибудь поступок, который возмутит хозяина. Это разозлило Пенелопу еще сильнее.
Внезапно ее охватило безрассудство.
— Где находится клуб?
Экономка широко распахнула глаза.
— Не знаю.
— Забавно, потому что я уверена, что вы знаете. — Она не стала понижать голос, пусть красотка знает, что она не испытывает никаких угрызений совести. — Я уверена, что вам известно все, происходящее в этом доме. Кто приходит, кто уходит. И еще я уверена, вы знаете, что мой муж проводит все ночи в этом своем клубе, а не здесь.
Миссис Уорт долго не отвечала, а Пенелопа гадала, есть ли у нее право уволить эту надменную красавицу. Наконец она махнула рукой и стала подниматься дальше.
— Хотите — говорите, хотите — нет. Если придется, я просто найму экипаж и поеду искать сама.
— Ему это не понравится.
Теперь экономка шла следом по длинному коридору к спальне Пенелопы.
— Скорее всего. Но меня мало интересует, что ему нравится, а что нет.
Более того, как она вдруг поняла, такое отсутствие интереса делало ее свободной. Она распахнула дверь в комнату, подошла к гардеробу и вытащила оттуда большой плащ. Снова повернувшись к двери, она наткнулась на взгляд широко распахнутых глаз прелестной экономки. И остановилась. Может быть, это и есть черноволосая богиня Майкла? Может, именно миссис Уорт завладела его сердцем, его мыслями и его ночами? И пока она всматривалась в фарфоровое личико экономки, прикидывала ее рост, предполагав, как она смотрится рядом с Майклом, насколько ему подходит (куда больше, чем сама Пенелопа), миссис Уорт вдруг улыбнулась. Не просто улыбнулась, а широко и приветливо.
— Мистер Оллес. Он вам не любовник.
От того, что служанка вдруг заявила нечто совершенно неподобающее своему положению, Пенелопа пришла в крайнее замешательство и неожиданно для себя ответила со всей честностью:
— Разумеется. — И, стягивая перчатки, добавила: — А вы не любовница Майкла.
От изумления экономка, не задумываясь, выпалила:
— Боже правый, нет! Я бы не согласилась, даже если б он умолял! — Она замолчала. — То есть... я не имела в виду... он хороший человек, миледи.
Пенелопа положила белые лайковые перчатки и надела темно-синие замшевые. Расправляя их, она искренне произнесла:
— Он лошадиная задница, вот он кто. И я тоже не совсем уверена, что приняла бы его, если бы он умолял. Да только я за ним замужем.
— Ну, если вы меня извините, то я скажу — вы совершенно точно не должны принимать его, пока он не начнет умолять. Ему не следует оставлять вас так...
— Регулярно? — подсказала Пенелопа, решив, что, похоже, заблуждалась насчет экономки. — К несчастью, миссис Уорт, мне не верится, что мольбы входят в репертуар моего мужа.
Экономка улыбнулась:
— Вы можете называть меня просто Уорт. Так меня зовут все остальные.
— Остальные?
— Остальные партнеры «Ангела».
Брови Пенелопы резко сошлись вместе.
— А откуда вы знаете партнеров моего мужа?
— Я работала в «Ангеле» — чистила кастрюли, ощипывала цыплят, делала все, что нужно.
Теперь вспыхнуло любопытство.
— А как оказались здесь?
По лицу женщины промелькнула тень.
— Мое тело созрело. Люди начали замечать.
— Мужчины? — Можно было и не спрашивать, Пенелопа уже знала ответ. Внешность вроде этой невозможно долго скрывать даже на кухне игорного ада.
— Хозяева делали все возможное, чтобы не подпускать членов клуба близко — не только ко мне, но ко всем девушкам. — Пенелопа подалась вперед, уже догадываясь, что за этим последует. Испытывая отвращение. Желая стереть слова раньше, чем их произнесут. — Но я была беспечной. А могущественные мужчины умеют быть настойчивыми. Богатые мужчины становятся искушением. И все представители их пола бывают прекрасными лжецами, когда захотят.
Пенелопа это знала. Ее муж тоже мог быть весьма сладкоречивым.
Улыбка Уорт сделалась печальной.
— Борн наткнулся на нас.
Она провела пальцем по позолоченной раме большой картины, висевшей на стене. Пенелопа произнесла:
— Он пришел в бешенство.
Инстинктивно чувствуя, что ее муж, несмотря на все свои недостатки, никогда не потерпел бы подобного поведения.
— Он едва не убил этого мужчину. — Пенелопа почувствовала прилив гордости, а Уорт продолжала: — Несмотря на всю свою мрачность... на весь свой эгоизм... он хороший человек. — Она отступила назад и оценивающим взглядом окинула наряд Пенелопы. — Если вы собираетесь попасть в «Ангел», придется воспользоваться входом для владельцев. Это единственная возможность оказаться на главном этаже. А если хотите спрятать лицо, вам нужен плащ с большим капюшоном.
Об этом Пенелопа не подумала. Она пересекла комнату и вышла в тускло освещенный коридор.
— Спасибо.
— Он придет в бешенство, когда увидит вас там, — добавила Уорт. — И моя записка только ухудшит положение. — Она помолчала. — Я о ней сожалею.
К этому времени они уже спустились с лестницы.
Пенелопа резко взглянула на Уорт.
— Я запишу за вами должок, но воспользуюсь им не сегодня. Сегодня я просто скажу вам, что ваше послание было неполным и остальное я намерена доставить лично.
«Дорогой М.!
Опять настал мой день рождения и на этот раз куда более хлопотный, чем все предыдущие. Мама готова дать мой дебютный бал, а я буду упитанным тельцом на заклание (не самая приятная метафора, правда?). Как бы там ни было, она уже строит планы на март, представляешь? Я уверена, что не переживу эту зиму.
Пообещай, что ты приедешь на злосчастное событие... я понимаю, что в двадцать лет ты еще слишком молод, чтобы посещать балы или интересоваться сезоном, но мне будет очень приятно увидеть дружеское лицо.
Всегда П.
Нидэм-Мэнор, август 1820 года».
Ответа нет.
— Ты должен быть дома со своей женой.
Борн, стоявший на своем месте у окна и наблюдавший за игорным залом «Падшего ангела», даже не обернулся.
— Моя жена благополучно лежит в своей постели и спит.
Он знал, как это выглядит — Пенелопа в своей строгой белоснежной ночной рубашке, закутавшись в одеяла, свернулась калачиком на боку. Ее белокурые волосы волнами разметались по подушке, во сне она сладко вздыхает, искушая его даже в воображении.
Или, того лучше, она сейчас в его постели, на меховом покрывале, сладострастно ждет, когда он ее обнаружит.
Дни с тех пор, как она потребовала больше к ней не прикасаться, тянулись бесконечно.
Вечер у Тоттенхема начался с единственной, легко достижимой цели — пустить в обществе слух о фальшивой любви между Борном и Пенелопой. Но потом, в этом гадюшнике — столовой Тоттенхема, она вдруг с такой силой начала поддерживать его рассказ, изображать любовь и преданность и защищать его в только ей присущей безупречной, изысканной манере.
И сколько бы Борн ни убеждал себя, что пошел за ней только ради того, чтобы еще сильнее убедить гостей Тоттенхема в своей увлеченности женой, в глубине души он знал, что это неправда. О гостях он не думал вообще, а его увлеченность не имела ничего общего с жульничеством. Ему было просто необходимо прикоснуться к ней.