— Покажи, где ты хочешь почувствовать меня, — прошептал он.
Она вспыхнула, зажмурилась и замотала головой:
— Я не могу.
Он снова взял ее палец в рот и пососал. Голубые глаза открылись, неземные в пламени свечи, и отыскали его: Она следила за движением его губ. Миг был таким напряженным, что он испугался, как бы не кончить прямо сейчас.
— Покажи мне. Скажи «пожалуйста, Борн» и покажи.
— Пожалуйста, Борн.
И он захотел вознаградить ее за то, что она произносит его имя — его и больше ничье. Наклонился, начал нежно посасывать, а ее пальчик пополз к другой груди. Она прерывисто выдохнула:
— Да...
Его рука гладила ее по животу, спускаясь все ниже, ниже, затем поползла вверх и легонько ущипнула нежную кожу под грудью.
— Только не останавливайся, милая.
Пенелопа не остановилась. Ее пальчик пополз по округлости живота, спустился вниз, к завиткам, скрывавшим то чудесное местечко у нее между бедрами. Борн наблюдал, подбадривая ее негромким шепотом, подсказывая, и она изучала себя, пробовала новые знания, обретала новые умения, и в конце концов он подумал, что умрет, если не войдет в нее.
Борн запечатлел долгий, страстный поцелуй на ее животе, затем на запястье и в награду услышал, как прерывисто и тяжело она дышит. Не отрывая губ, он шепотом задал ей вопрос:
— Что ты тут чувствуешь? — скользнув пальцем к ее руке и задержавшись на костяшках.
Пенелопа не ответила, он поднял голову и наткнулся на ее взгляд, полный смущения.
Она замотала головой и произнесла едва слышно:
— Я не могу.
Он притронулся к ее пальцам там, в шелковистом тепле, и сказал:
— Зато я могу. — Ввел глубоко внутрь один палец, Пенелопа ахнула. — Ты уже влажная, милая... влажная и готовая принять меня. Меня. И никого другого.
— Майкл, — выдохнула она его имя. Блаженство этой минуты показалось ему почти невыносимым.
Робко, неуверенно улыбнувшись, она раздвинула ноги и пригласила его, так чувственно приподняв бедра, что он с трудом сдержался.
Борн передвинулся так, чтобы гладкая головка оказалась прямо напротив бархатного входа, и задержался немного, перенеся вес тела на руки и глядя вниз, на ее лицо, выражавшее расслабленность, и удовольствие, и замешательство, и поцеловал ее, лизнув языком ее язычок. Ему предстояло самое сложное дело в жизни — медлить на краю того, что станет по-настоящему замечательным моментом... входить в нее нежно, лишь слегка продвигаться внутрь и сразу выходить.
Он подумал, что может просто умереть, такое это доставляло наслаждение.
Она закрыла глаза, и он шепнул:
— Открой глаза. Смотри на меня. Я хочу, чтобы ты меня видела.
Она послушалась, и он плавно толкнулся внутрь, как можно нежнее. Она резко втянула в себя воздух, в ее глазах заплескалась боль. Борн остановился, он не хотел делать ей больно. Снова склонился и поцеловал ее крепко, привлекая к себе внимание.
— Все в порядке?
Она улыбнулась, и в этой улыбке чувствовалось напряжение.
— Все чудесно!
Он покачал головой, не в силах сдержать улыбку.
— Врушка.
Опустил руку вниз, туда, где все у нее было таким тугим и упругим — восхитительно упругим, сжимая его восставшее естество. Отыскал твердый набухший бугорок и начал пальцем описывать вокруг него медленные круги, глядя, как глаза ее от удовольствия сужаются. Он продолжал ласкать ее пальцем, входя в нее медленно и глубоко, целиком.
И замер, ничего так не желая, как начать двигаться.
— Сейчас?
Она глубоко вздохнула, и он вошел еще глубже, удивив их обоих. И прижался лбом к ее лбу.
— Скажи, что все хорошо. Скажи, что я могу двигаться дальше.
Его невинная женушка запустила пальцы ему в волосы и прошептала:
— Пожалуйста, Майкл.
Перед этой просьбой он устоять не мог. Впившись ей в губы, он начал двигаться медленно, осторожно, выходя почти целиком и снова нежно входя в нее, снова и снова, продолжая ласкать бугорок большим пальцем, подводя ее к пику, хотя сам сомневался, что сможет выдержать долго.
— Майкл, — прошептала она, и Борн посмотрел ей в глаза, испугавшись, что делает больно. Он замер. Она выгнула спину. — Не останавливайся. Не переставай двигаться. Ты был прав...
Ее глаза закрылись. Он вошел в нее одним сильным толчком, и она застонала от наслаждения. Борн испугался, что этот стон, гортанный, негромкий и прекрасный, заставит его потерять контроль над собой, но все равно не остановился.
Она мотала головой, ее руки блуждали по его плечам, спине, а потом задержались на ягодицах. Она прижимала его к себе в ритм с его толчками, с движением большого пальца.
— Майкл!
Он тоже был на грани.
Борн никогда раньше не придавал большого значения тому, чтобы кончить одновременно с партнершей. Подобный опыт его не интересовал. Но сейчас он внезапно понял, что не может думать ни о чем, кроме одного, — встретиться с Пенелопой там, на краю ее наслаждения, позволить ему захлестнуть их обоих.
— Подожди меня, — прошептал он ей на ухо, вонзаясь в нее все сильнее. — Не кончай без меня.
— Я не могу ждать! Не могу это остановить!
Она содрогнулась, вовлекая его в стремительный, ошеломляющий ритм, выкрикнула его имя, и он впал в забытье, сорвавшись с обрыва в пугающем, потрясающем экстазе, не сравнимом ни с чем, испытанным им раньше.
Борн рухнул на нее, дыша тяжело, прерывисто, зарылся лицом в ее шею и позволил этому необыкновенному наслаждению захлестнуть себя волной, непохожей ни на что прежнее.
Прошли долгие минуты, прежде чем Борн, испугавшись, что раздавит ее своим весом, скатился с Пенелопы, провел рукой по ее телу и притянул ее к себе, не желая отпускать.
Боже правый, это самый потрясающий секс в его жизни.
Просто сводящий с ума.
Он потряс его сильнее, чем Борн мог себе представить. А от мысли о том, что пережил он это с Пенелопой, его бросило в холодный пот.
Эта женщина. Этот брак. Эта ночь.
Это ничего не значит.
Это не может ничего значить.
Она всего лишь средство к достижению цели. Путь к отмщению. И больше тут ничего нет.
Всю жизнь Борн разрушает то ценное, что имеет. Когда Пенелопа это поймет... поймет, что он может ее только разочаровать, она поблагодарит его за то, что он не подпустил ее слишком близко. Будет благодарна ему за то, что он освободил ее, подарил ей спокойный, простой мир, в котором она получит все, что пожелает... и ей не придется тревожиться из-за него.
«Ты ее не заслуживаешь».
Слова Томми эхом пронеслись у него в голове — слова, из-за которых он отправился домой, к своей жене, чтобы узаконить свое место в ее жизни. Доказать, что она принадлежит ему. Что он может овладеть ее телом так, как не сможет никакой другой мужчина.
Но случилось так, что овладели им.
— Майкл, — шепнула она ему в шею. Его имя прозвучало из ее уст обещанием. Одной рукой она гладила его грудь. Эта чувственная ласка дрожью отозвалась в его теле, снова вспыхнуло желание, когда она прошептала тихо, сонно и соблазнительно: — Это было чудесно.
Он хотел сказать ей, чтобы она не устраивалась в его постели с удобствами.
И в его жизни тоже.
Хотел сказать, что эта Ночь была всего лишь средством достижения цели.
Что их брак никогда не станет таким, о каком она мечтает.
Но она уже спала.
«Дорогой М.!
Я понимаю, что ты, вероятно, не хочешь отвечать на мои письма, но все равно буду их посылать. Год, два или десять — я не хочу, чтобы ты когда-нибудь подумал, будто я тебя забыла. Впрочем, ты ведь в это и не поверишь, правда?
На следующей неделе твой день рождения. Я бы вышила для тебя носовой платок, но ты же знаешь, что я и иголка несовместимы.
Всегда помню — П.
Нидэм-Мэнор, январь 1817 года».
Ответа нет.
На следующее утро Пенелопа спустилась к завтраку, надеясь увидеть своего мужа — мужчину, изменившего все за один чудесный день и чудесную ночь, мужчину, заставившего ее поверить, что, может быть, их брак обернется чем-то большим. Может быть, их фальшивая любовная история станет менее фальшивой и более... любовной.
Потому что наверняка не может быть ничего более восхитительного, чем то, что они пережили ночью в постели. И не имеет никакого значения то, что она проснулась, укутанная не в декадентские меха, а в свои безупречно чистые, безупречно отутюженные белые льняные простыни в спальне, которую ей отвели с самого начала.
По правде сказать, Пенелопу даже тронуло то, что он сумел перенести ее сюда, не разбудив. Сразу видно, что он добрый, заботливый, любящий муж, а их супружеству, начавшемуся как губительный фарс, назначено судьбой стать чем-то куда, куда большим.
Усаживаясь за прелестный длинный стол в красивой, роскошно обставленной столовой, она надеялась, что он скоро присоединится к ней, и гадала, любит ли он по-прежнему на завтрак сосиски, как когда-то в детстве.