Возможно.
Но она этого так и не узнала, потому что была не в силах оставаться в тишине еще хоть мгновение.
Пенелопа откашлялась, словно собиралась сделать публичное заявление. Он открыл глаза и глянул на нее, но не шевельнулся при этом.
— Думаю, нам следует воспользоваться этим временем и обсудить наш план.
— Наш план?
— План, как обеспечить моим сестрам успешный сезон. Ты припоминаешь свое обещание? — Ее рука дернулась к карману дорожного платья, где на бедро тяжело давила монета, отданная им две ночи назад.
Он потянулся, вытянув ноги еще дальше.
— Я планирую найти твоим сестрам мужей.
Пенелопа моргнула.
— Ты имеешь в виду — кавалеров?
— Если тебе так больше нравится. Я уже подобрал двоих мужчин.
Вспыхнуло любопытство.
— И какие они?
— С титулами.
— И? — подтолкнула она.
— И вышли на брачный рынок. Ищут жен.
Нет, он просто невыносим.
— Обладают они подходящими для мужей качествами?
— Безусловно, в том смысле, что оба холостые и мужчины.
Глаза Пенелопы широко распахнулись. Он говорил серьезно.
— Это вовсе не те качества, о которых я говорю!
— Качества?
— Откуда известно, что они будут хорошими мужьями!
— Вижу, ты настоящий эксперт в данном вопросе. — Он насмешливо склонил голову. — Будь добра. Просвети меня.
Пенелопа выпрямилась и начала перечислять, загибая пальцы:
— Доброта. Щедрость. Внимательность. Забота. Обладают они этими качествами? — настойчиво повторила Пенелопа. Он не ответил. — А моим сестрам они понравятся?
— Представления не имею.
— А тебе они нравятся?
— Не особенно.
— Ты очень твердолобый.
— Считай это одним из моих качеств.
Он отвернулся. Пенелопа вскинула бровь, просто не удержалась. В жизни никто не раздражал ее так, как этот человек. Ее муж. Муж, который без малейших угрызений совести вырвал ее из привычной жизни. Муж, за которого она согласилась выйти, чтобы не нанести сестрам еще один удар по репутации. Муж, согласившийся оказать ей услугу. Но только сейчас Она поняла, что под обещанием помочь он понимал устройство еще одного брака без любви. Или даже двух.
Ну уж нет, этого она не потерпит.
Многого она не может, зато может сделать так, чтобы у Оливии и Пиппы появился шанс на счастливое замужество.
— Прежде всего ты даже не знаешь, захотят ли эти мужчины взять моих сестер в жены.
— Захотят. — Он откинулся на спинку сиденья и снова закрыл глаза.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что они должны мне кучу денег, ноя прощу им долги в обмен на брак.
У Пенелопы отпала челюсть.
— Ты купишь их супружескую верность?!
— Не уверен, что супружеская верность является частью сделки.
— Ты дал мне слово, что наш брак не погубит моих сестер.
— Он и не погубит. Напротив, если они выйдут замуж за этих мужчин, в обществе их будут весьма почитать.
— Брак с мужчинами, которые должны тебе деньги и вряд ли останутся верными женам, погубит их во всех прочих смыслах. Мои сестры не будут заключать браки, основанные на лицемерных соглашениях, связанных с игрой на деньги. Отвратительно уже то, что мне пришлось пойти на такой. А они сами выберут себе мужей. Их замужества будут основаны на большем.
— На чем же это?
Она промолчала. Ни за что не подарит ему удовольствия услышать ответ. Пусть пораскинет своим умом. Если он у него остался.
Он вскинул бровь.
— В твое приданое входит моя земля. Думаешь, в свете не поймут, что я принудил тебя к замужеству?
Пенелопа покусала губу. Ей совсем не понравилась его логика. И она выпалила первое, что пришло ей в голову. Первую, нелепую, совершенно безумную мысль:
— Мы должны изображать брак по любви.
— В самом деле? Ты думаешь, люди поверят в это, в то время как на самом деле я обесчестил тебя в заброшенном доме до того, как твой отец ворвался к нам с ружьем?
Пенелопа замялась.
— Я бы не назвала это «ворвался».
— Он несколько раз выстрелил в мой дом. Уж если это не называется «ворвался», то я даже не знаю, что так называется.
Это было скользкое место.
— Ладно. Он ворвался. Но об этом мы рассказывать никому не будем. — Она понадеялась, что у нее получилось достаточно решительно.
Тем временем Борн снова откинулся на спинку сиденья и насмешливо произнес:
— Сделай одолжение! Сочиняй свою волшебную сказку. Я весь внимание.
Он закрыл глаза, словно отгородившись от нее.
Пенелопа отдала бы все на свете за возможность ответить ему колко и едко. Сказать что-нибудь такое, что ранило бы его так же быстро и больно, как эти его слова ее. Но конечно, в голову ничего не приходило. Так что она сделала вид, что ничего не услышала, и ринулась вперед, придумывая историю:
— Поскольку мы знали друг друга всю жизнь, мы могли заново встретиться на День святого Стефана.
Он чуть-чуть приоткрыл глаза.
— Святого Стефана?
— Лучше всего, если наша история начнется до того, как было объявлено, что Фальконвелл стал... частью моего приданого. — Пенелопа сделала вид, что изучает пятно на своем дорожном плаще. Горло перехватило, едва она вспомнила о том, чего стоит на самом деле. — Я всегда любила Рождество, а День святого Стефана в Колдхарборе очень... праздничный.
— Инжирный пудинг и все такое прочее, полагаю? Звучит в точности как вечеринка, на которую я непременно бы пошел.
Пенелопа не пропустила прозвучавший в словах сарказм, но решила, что этим он ее не запугает. Она твердо посмотрела на Борна и, не удержавшись, произнесла:
— Если бы ты хоть раз приехал в Фальконвелл на Рождество, думаю, тебе бы очень понравилось.
Ей показалось, что он хотел ответить, но промолчал, и Пенелопу охватило ликование — ей все-таки удалось пробить брешь в его ледяном поведении. Пусть крохотная, но победа. Он закрыл глаза и снова откинулся назад.
— Ну хорошо, допустим, я явился туда праздновать День святого Стефана и тут увидел тебя, мою детскую любовь.
— В детстве между нами не было никакой любви!
— Правда не имеет значения. Важно только одно — поверят нам или нет. Впрочем, неужели ты думаешь, кто-нибудь захочет искать подтверждение той части байки, которая касается нашего детства?
— Наверное, нет, — буркнула она.
— Никто и не будет. Кроме того, во всей истории это ближе всего к правде.
В самом деле?
Она бы соврала, если бы сказала, что никогда не воображала, как выходит за него замуж — за первого мальчика, с которым познакомилась, за того, кто умел заставить ее улыбаться и смеяться в детстве. Но ведь он-то ничего такого не воображал, верно? Впрочем, не важно. Сейчас, глядя на этого мужчину, она не могла найти в нем и следа от мальчика, которого когда-то знала... мальчика, который, возможно, считал ее милой.
Борн шевельнулся, вырвав ее из размышлений.
— Значит, ты была там, вся такая голубоглазая и прелестная, по-настоящему сияющая в отблесках пламени, которым пылал инжирный пудинг, и я понял, что больше не вынесу ни единого мгновения моей невзнузданной, неоседланной, внезапно ставшей такой нежеланной холостяцкой жизни. В тебе я увидел мое сердце, цель в жизни и самую большую любовь.
Пенелопа понимала, что это нелепо, но не смогла остановить теплую волну, окрасившую ей щеки при этих словах, прозвучавших так негромко и спокойно в тесном пространстве кареты.
— Это... это довольно неплохо.
Он издал какой-то звук, но она не поняла, что это значит.
— На мне было платье из зеленого бархата.
— Тебе очень идет.
Она проигнорировала это.
— А у тебя за лацкан была заткнута веточка падуба.
— Дань праздничному духу.
— Мы танцевали.
— Джигу?
Насмешливый тон вырвал ее из этой невинной фантазии, напомнив о суровой правде.
— Может быть.
Тут он выпрямился.
— Но скажи мне, почему я оказался там, в Колдхарборе, на праздновании Дня святого Стефана?
Ей все меньше нравился этот разговор.
— Понятия не имею.
— Ты знаешь, что я заткнул за лацкан веточку падуба... уж, наверное, ты обдумала и причину моего там появления?
Ее разозлило то, как он выдавливал из себя слова — снисходительно, на грани с издевкой. Вероятно, поэтому она и ляпнула:
— Приехал на могилы родителей. Ты приезжаешь туда каждое Рождество. И оставляешь розы на могиле матери и георгины у отца.
— Правда? — Он отвернулась к окну. — Должно быть, у меня превосходные связи с ближайшей оранжереей.
— Правда. Моя младшая сестра — Филиппа — круглый год выращивает самые чудесные цветы в Нидэм-Мэноре.
Он подался вперед и произнес насмешливым шепотом:
— Первое правило вымысла — мы должны рассказывать только о себе, милая.
Пенелопа смотрела на тонкие березы у дороги, заметенные снегом.
— Это не вымысел. Пиппа настоящий садовод.