– Вот и ладно, беги к сыночку, заждался маму. Ты знай, из каждого безвыходного положения обязательно найдется два выхода.
Я не знаю, как звали ту женщину, она спасла незнакомую девушку от смерти и растворилась в толпе, но последняя сказанная ею фраза осталась со мной навсегда. С тех пор я абсолютно уверена: безвыходных положений не бывает, просто никогда не надо сдаваться.
На дрожащих ногах я пошла к вагону, продолжая сжимать десятирублевку, которой откупился от меня Генрих. Внезапно на меня накатила злость, я швырнула ассигнацию на платформу и вскочила в поезд. Спасибо, нам не нужны подачки, я сильная, железная, стальная, каменная, сама справлюсь со всеми обстоятельствами, выращу сына, получу работу, и все у меня обязательно будет хорошо.
К этому же периоду относятся и первые мои попытки стать писательницей. К перу меня тянуло всегда. С раннего детства я сочиняла рассказы, а в двадцать пять лет замахнулась на повесть, криминальную. Наваяла детектив и отправилась в журнал «Юность».
Меня там весьма любезно приняла редактор из отдела прозы и велела оставить рукопись. Через какое-то время последовал ответ:
– Бабы детективы не пишут, лучше создавай произведения о производстве или работай, как Людмила Уварова, в жанре городского романа.
Я решила не сдаваться и пошла на третий этаж нашего подъезда, где жил писатель Попов. Попав к нему в кабинет, я сразу взяла быка за рога и попросила:
– Дядя Володя, дайте совет, о чем лучше писать!
Владимир Федорович оживился чрезвычайно:
– Конечно, о сталеварах, детка. Всю жизнь я воспеваю работников мартена и очень хорошо живу.
С невероятным энтузиазмом Попов рассказал мне, как устроена доменная печь, и я быстренько создала повесть, которую тоже оттащила в «Юность». Та же редакторша приняла ее у меня. Примерно через месяц она, вызвав меня к себе, сердито сказала:
– Уноси эту лабуду!
– Но почему?
– Я уже сказала: криминальный жанр не для женщин!
– Перед вами производственный роман! – воскликнула я. – О сталеварах!
Редактор покраснела и прошипела:
– Груня, на пятьдесят седьмой странице твоего опуса директор завода падает в кипящий металл, на восемьдесят девятой его жена выбрасывается из окна, а потом ее сын начинает поиски убийцы. И мне все равно, что сюжет крутится вокруг победы в соцсоревновании.
Я ушла из «Юности» страшно расстроенная. Значит, не судьба мне стать писательницей, я могу придумывать только детективные сюжеты.
Потом произошло событие, сильно изменившее привычный ход мой жизни.
Как-то раз я, собираясь домой, увидела, что одна из наших курьерш, Наташа, плачет в дежурной комнате.
– Хватит сырость разводить, – сказала я. – Что случилось?
Наташка хлюпнула носом:
– Мне жить негде, из дому выперли.
Честно говоря, ее родственников можно было понять. Наталья отличалась редкостной безголовостью и детским эгоизмом. Еще она любила выпить, таскалась по мужикам, лихо курила, ругалась, словом, совсем не походила на нежную тургеневскую барышню. Но жить-то ей где-то надо было!
Я посмотрела на зареванную Наталью и вздохнула:
– Пошли, у меня своя квартира, будешь спать в холле на раскладном диванчике.
Так мы стали жить вместе, вечно озабоченные поиском денег. Подработать пытались изо всех сил. Я мыла полы в стоматологической поликлинике, расположенной на улице Усиевича, бегала на почтамт, там давали мне разматывать пуки бечевки, выгуливала чужих собак… Наташка носилась по подъездам с ведром и тряпкой. У нас с ней были на двоих одни джинсы, день, когда у американских штанов от ветхости просто отвалилась задняя часть, стал катастрофой для обеих.
Удивительно красивая, Наташка пользовалась бешеным успехом у парней. Ее останавливали на улицах, предлагали руку и сердце, но она только хихикала. Для нее главным в жизни была любовь. А теряла голову она мгновенно, причем из стада окружавших ее кавалеров непременно выбирала самого сволочного. Около нее было много честных, умных, интеллигентных парней, можно было смело брать любого. Но нет, она непременно связывалась либо с алкоголиком, либо с хамом.
Один раз я стала свидетельницей совершенно потрясающей сцены. В тот день я заболела гриппом и валялась в кровати с высокой температурой. Из полудремы меня вырвал звонок в дверь, я глянула на будильник – час ночи. В то время я жила в доме на улице Усиевича, в соседях были сплошные актеры и писатели, у таких людей в час ночи кипела жизнь, поэтому, совершенно не удивившись, я хотела встать, но меня опередил восьмилетний Аркадий.
– Кто идет? – забубнил он. – Мать спит уже!
– Привет, – послышался голос Наташки.
– Явилась! – принялся отчитывать ее мальчик. – Во! На кого похожа! А ну иди в ванную! Ты чего, от метро на пузе ползла?
Послышались всхлипывания.
– Не реви! – сурово заявил Кеша. – Умывайся и топай на кухню! Хочешь, картошечки поджарю?
– Нет, ты скажи, отчего он меня бросил? Я-то его люблю…
Воцарилась тишина. Я осторожно приоткрыла дверь и глянула в щелочку. На диване, в холле, сидели Кеша и Наталья. Подруга уткнулась в плечо мальчика, а тот, нежно гладя ее по копне спутанных кудрей, неожиданно сказал:
– Эх, Наталья! Мужики в основном сволочи, ни один твоей слезинки не стоит. Ты же красавица!
– Полагаешь? – перестала хлюпать носом Наташка.
– Точняк, – ответил Кеша. – Какие твои годы!
– Двадцать четыре уже, – вздохнула Наташка.
– Ерунда, – отмахнулся Кешка, – вот матери двадцать восемь, а совсем не старо выглядит. И потом, ну зачем тебе муж?
– Так, – протянула Наталья, разглядывая себя в зеркало, – чтобы был.
– Если никого не найдешь, – пообещал Кеша, – я сам на тебе женюсь, не волнуйся!
Наталья вытащила из кармана мятую, раздавленную шоколадку и абсолютно серьезно сказала:
– Ну спасибо тебе! Неохота в старости одной куковать, кстати, и картошечки хочется.
Кеша прищурился:
– Лады, сейчас пожарю, а ты потом мне за это спинку почешешь.
Я легла в кровать и попыталась заснуть, голова болела немилосердно. Через некоторое время я пошла в ванную, где висела аптечка. Путь лежал мимо Кешиной комнаты, я заглянула туда.
В детской горел ночник. Аркашка лежал на диване, обнимая плюшевого медведя, около него сидела Наташка. Она чесала ребенку спинку и тихо пела «Марсельезу» на французском. Наталья абсолютно свободно владела языком Золя и Бальзака, в свое время она закончила спецшколу.
Несмотря на крайнюю безголовость, Наташка, как вам это ни покажется странным, была человеком ответственным, и еще она очень любила Кешку.
Он ужасно учился в школе, да еще ему попалась отвратительная первая учительница, самозабвенная взяточница. Это сейчас ребенка можно перевести из одного учебного заведения в другое. В восьмидесятом году такое даже не приходило в голову. Чтобы задобрить гарпию, родители таскали ей подарки. Но какой презент могла принести нищая журналистка? Максимум коробочку конфет, и на каждом родительском собрании на мою голову выливался ушат помоев: Васильев двоечник, хулиган, идиот, его надо сдать в интернат для умственно отсталых, безотцовщина…
Справедливости ради следует сказать, что Кешка совершенно не хотел учиться, но это была не его вина. Кроме школы, он ходил на «Динамо» заниматься теннисом и плясал в самодеятельном ансамбле. Это сейчас надо платить гигантские деньги за подобные мероприятия, во времена Кешиного детства занятия были бесплатными. Так вот, тренер по теннису и педагог по танцам нахвалиться не могли на мальчика, но учительнице в школе он решительно не нравился.
Один раз, забирая сына из школы, я увидела дневник с очередными двойками и, не сдержавшись, отвесила ему оплеуху. В этот момент мы собирались садиться в автобус. Кешка, не ожидавший от матери нападения (тот случай был единственным, когда я подняла на него руку), споткнулся и стукнулся головой об автобус.
Послышался глухой удар, на борту образовалась довольно глубокая вмятина. Я разинула рот. Аркашка, всегда соображавший быстрее меня, мгновенно ухватил мать за руку и поволок по тротуару, приговаривая:
– Двигай ногами скорей, сейчас водитель выйдет и заставит ремонт оплачивать!
Мы мухой пролетели через пару улиц и сели на скамеечку в скверике.
– Мать, – строго сказал он, – ребенка нельзя бить головой об автобус!
– Похоже, она у тебя железная, – вздохнула я, – таблицу умножения никак не выучишь, а борт помял.
Аркашка пожал плечами:
– Да ну, нормальная. Слышь, мама, сколько будет семью восемь?
– Сорок восемь, – машинально ответила я, думая о том, найдется ли в кошельке полтора рубля, чтобы купить сейчас мальчику модель для склеивания.
В конце концов, он сам очень расстроился из-за двойки, надо его подбодрить.
– Фигушки, – отозвался Кеша, – пятьдесят шесть!
Я удивилась:
– Да ну?