Его бахдар мерцал от утомления, предупреждая об опасном истощении, грозящем потерей ценного дара психики, но истерия пилота и штурмана вызвала раздражение. Палатон вздрогнул, собрался с силами и смачно выругался.
— Кто здесь старший? — затем спросил он, согнув руки и скрестив их на груди.
В кабине воцарилось немедленное изумленное молчание, как только пилот и штурман повернулись к нежданному гостю. Пилот, четырехрукий брахиатор, сморщил кожистое лицо, а штурман, пугливый крылатый ивриец, плюхнулся на свое сидение. Горман приподнял губы, обнажив клыки, и прорычал:
— Вы нарушили правила.
— А вы сбились с курса. Что случилось?
Ивриец в привычной угрозе пощелкал гибким клювом и залопотал:
— Мы попали в самую середину смерча. Мы были застигнуты врасплох.
Смерчи над Скорбью были весьма серьезной опасностью, но от профессионалов требовалось умение справляться с такой ситуацией. Правила гласили, что только нейтральные лица имеют право пилотировать капсулу от орбитальной станции, где причаливали корабли, предназначенные для дальнего космоса, но сейчас Палатон постарался забыть о правилах, которые подвергли бы его еще большему унижению.
— Дайте я попробую, — произнес он.
Его слова прозвучали тихо, но голос — а вернее, голоса, ибо у Палатона их было два — дрожали от нетерпения.
Капсула попала в еще один термальный поток, и ее резко бросило в сторону. Палатон перенес тяжесть тела на ступни и согнутые колени, но иврийцу не удалось удержаться на сидении, и он покатился кубарем, трепеща перьями. Пилот со стоном схватился за пульт и затряс шерстистой головой. Палатон коснулся переборки, чтобы удержать равновесие, прищурился и взглянул на пульт управления. Автопилот не был включен — при посадке на Скорбь запрещалось пользоваться высокочувствительными приборами, чтобы волны не повредили городу, населенному самыми различными существами. Но факт оставался фактом — мощный автопилот мог бы справиться с посадкой капсулы.
Горман грубо подтолкнул его.
— Вот, — предложил он. — Приступайте, — и закрыл лицо всеми четырьмя ладонями. Палатон не нуждался в более вежливом приглашении. Он прошел вперед и опустился во второе кресло. Присутствие гормана вызывало у него легкую дрожь отвращения, но он подавил брезгливость и занялся системой управления. Послав вперед свой бахдар, закрученный спиралью, он мысленно ощупывал края смерча с их понижениями и повышениями давления, нынешними и предстоящими столкновениями вихрей. На мгновение бахдар потускнел, мигнув, как перегоревшая лампочка, и сердце Палатона яростно заколотилось.
Тезар ничего не стоил без бахдара. Конечно, раньше или позже такое случалось со всеми — бахдар таял, сгорал дотла, как примитивная сальная свечка, но Палатон еще не был готов к этому. Он сбросил охватившее его оцепенение и попробовал вновь — на этот раз ему стало все понятно.
Капсула подчинилась его управлению, как ребенок матери, и, казалось, обрадовалась покою. В свою очередь Палатон успокаивал и убаюкивал ее, обходя яростные вихри, швыряющие капсулу, и выбирая чистые участки неба. Капсула двигалась пугливо, как птенец на еще не окрепших крыльях.
— Вам придется встать на ремонт, — вслух произнес Палатон, как только определил причину неисправности. — Вероятно, что-то стряслось с двигателем. Конечно, это вызвало бы затруднения у любого.
У любого, только не у тезара — Палатон не стал добавлять это. Он помнил, что это запрещено. Горман поднял голову. Крылья его широкого, приплюснутого носа подрагивали.
— Спасибо, тезар Палатон, — произнес он.
— Не за что, — отозвался чоя. — Если не возражаете, я сам посажу капсулу, ведь она неисправна.
Он собрался с остатками сил, отбросил тревогу и с гордостью принялся за дело.