– Каждый из нас может обидеться на своего родича, соседа, даже на свой народ, но обидеться на свою степь, на свою родину – нет таких! Джунгары пойдут напролом, все силы бросят на то, чтобы согнать кыргызов с их родовых земель. Что нас ждет впереди? Позорный плен? Или смерть? Чужие земли никогда не станут родными.
Тайнах говорил резко, глаза его яростно сверкали, лицо налилось кровью.
– Вы думаете, есть на свете народ, который по доброй воле уступит свои угодья? Никто не отдаст их без крови! Зачем обманывать себя? Не джунгарам, а нам придется отвоевывать место для своих юрт. Почему ж мы боимся пролить кровь за нашу землю, вместо того чтобы проливать ее, пытаясь отнять чужие земли? Нельзя покориться контайше, сдаться ему на милость! Ему нужны воины, чтобы сражаться с маньчжурами. Но если воины погибнут, кто вспомнит об их семьях? А еще за стадами и табунами – богатством нашим – пожаловали джунгары! Два года подряд их скот гибнет от бескормицы, а народ – от голода. Накормим ойратов жирным мясом, а сами околеем – так, что ли?
Тайнах судорожно перевел дыхание и с нажимом, будто вбивая каждое слово в головы собравшимся, отчеканил:
– Мы должны принять единое решение прежде, чем разъедемся с этого совета. Во что бы то ни стало! Враги вот-вот будут здесь! Разве мы позволим топтать нашу степь и нашу честь?
Хозан поднялся, бросил камчу в круг и уперся хмурым взглядом в Эпчея.
– Враг обложил нас со всех сторон! Что верно, то верно. Ну, пошлем мы всех мужчин против ойратов. А как быть, если орысы ударят нам в спину? Что, из жен наших да ребятишек устроим заслон, так, по-твоему? Станем мы биться с джунгарами в одном месте, а орысы в это время разграбят и уничтожат наши беззащитные аалы. Как быть тогда?
Эпчей метнул острый взгляд на кайдимского бега, который смотрел на него, усмехаясь. Уверен был Хозан, что ответа не получит. Но Эпчей ответил спокойно и веско:
– Не кинутся. Или думаешь, что орысы объелись бараньими мозгами? Что, они не понимают: если джунгары уведут кыргызов, мунгалы не станут медлить, живо займут наши пастбища? А следом маньчжуры двинут свои войска на орысов. Двинут и сомнут их… Если мы хотим показать свою силу всем, кто угрожает, надо, в первую голову, показать себя в битве с джунгарами. А уйдем мы, оставим родную землю – вот тогда испытаем, что такое самый страшный, самый опустошительный набег. Тогда побьет нас и ограбит всяк кому не лень! Раскачиваться нельзя, нет у нас времени сомневаться и рассуждать. Я так считаю! Больше полутора тысяч воинов мы против джунгаров выставить не сможем. Но чем дольше станем мы колебаться и медлить, тем наглее будут вести себя враги! Тем быстрее подтянут более сильное войско.
Эпчей сел на свое место. Айдына напряженно прислушивалась к тому, как люди восприняли его слова. А они говорили все разом, размахивали руками, доказывали каждый свою правоту. И все же она поймала быстрые взгляды, которыми обменялись Хозан и Бышкак. Тронула за рукав Эпчея, затем Тайнаха и прошептала:
– Смотрите, кажется, им не по нутру решение сражаться?
И правда, оба бега встали со своих мест и чуть ли не бегом направились к коновязи. Следом рванулись их чайзаны и старейшины.
Воцарилась тишина. Люди недоуменно переглядывались. Неужто струсили? И так сильно, что не побоялись всеобщего осуждения?
Тайнах вскочил на ноги, захохотал:
– Эй, Хозан[45], не зря тебя так назвали! Смотри, твой маленький хвост вот-вот отвалится от страха!
Кайдимский бег уже вскочил в седло. Его толстощекое лицо побледнело от ярости. И, стегнув коня плетью, он почти прорычал, брызгая от бешенства слюной:
– Ты будешь пить из собачьей чашки, Тайнах! Ты будешь видеть небо сквозь игольное ушко!
Еще мгновение, и за спинами бегов взметнулось облако пыли. А топот копыт стих быстрее, чем это облако растаяло в воздухе.
– Что ж, – задумчиво сказал Эпчей, – лучше сейчас узнать о предательстве, чем на поле боя!
И вновь, поднявшись на ноги, твердо произнес:
– Если народ благословит, то знамя улусов поднимут ваши беги! Моя сабля уже покинула ножны! Тайнах! Айдына! Ваше решение!
– Сражаться! – вскочил следом Тайнах и вскинул меч. – Кыргызы – свободный народ, не пристало им рабами в ногах валяться, чужие следы целовать!
– Сражаться! – встала рядом с ним Айдына. – Кыргызы не скотина, что ведут на убой! И если нам суждено погибнуть, то наши души найдут покой здесь. – Она обвела рукой горы и лес. – Не на чужбине!
Восторженный рев заглушил ее слова.
– Гнать джунгаров взашей! – орали матыры, потрясая оружием. – Разметаем их внутренности по степи!..
Эпчей опять поднял руку, призывая успокоиться.
– Что ж, совет решил: будем сражаться. Времени у нас и вправду мало. Надо готовиться к битве!..
– Айдына! – послышалось за ее спиной, и она живо оглянулась. Проснулся?
– Айдына! – снова позвал Мирон. – Ты где?
Она почувствовала тревогу в его голосе и улыбнулась.
– Здесь я, – отозвалась, – возле огня.
– Принеси попить, – попросил Мирон.
Айдына подхватила чашу с айраном и направилась к нему.
Мирон приподнялся навстречу, обхватил ее за талию и, нырнув лицом в завесь ее волос, щекотнул усами грудь так, что Айдына прерывисто втянула в себя воздух и тихонько ойкнула:
– Перестань… Да перестань ты… Хватит! Миро-о-он! Уроню сейчас…
– Только попробуй! – засмеялся он, удерживая одной рукой ее ладонь с чашей, а второй прижимая к себе еще сильнее.
Его губы коснулись ее груди, переместились к шее. Колени у Айдыны подкосились, сладкая истома опять разлилась по телу. Она едва не расплескала айран на кошму и сделала вид, что рассердилась:
– Нельзя айран проливать! Духи осерчают, беду нашлют! Не хочешь пить – унесу обратно!
– Хочу, любава моя! И тебя хочу. Больше всего тебя!
– Вот ведь какой! – Айдына шлепнула его по лбу. – Ненасытный! Пей!
Но Мирон потянул ее на себя, ловко перехватив руку с айраном. Отставил чашу в сторону. И Айдына вскрикнула:
– О-о-о! Мирон, перестань!
Но Мирон не отпускал ее. Чем больше она отбивалась, тем сильнее он прижимал ее к себе, упорно и напористо двигался к цели, заставляя ее, наконец, покориться. Его лицо светилось улыбкой – немного разбойной, немного блаженной… Сразу не разберешь! Правда, она сама улыбалась в ответ, хоть и пыталась говорить сердито:
– Мирон, давай попей лучше. А может, поешь? Охота тебе…
– Охота!
Она опять попыталась оттолкнуть его руки – горячие, настойчивые – и почти взмолилась:
– Миро-он! Не надо! О-о-ох!
Одним рывком Мирон уложил ее на спину, подхватил под колени и вошел быстро, стремительно, отчего у Айдыны на миг перехватило дыхание. А в кустах за юртой Адай, свернувшийся до того клубком, резво вскочил на лапы. С хозяйкой снова что-то происходило. Снова она странно вскрикивала и стонала… Но пес чувствовал – она вне опасности. Он опять улегся, уронив большую голову на лапы, и лишь поднимал ее настороженно, когда стоны учащались и два голоса – мужской и женский – начинали звучать в унисон…
Серый сумрак заполнил юрту, когда они, наконец, оторвались друг от друга. Айдына лежала закрыв глаза, но чутьем ощущала присутствие любимого. Чувствовала его запах и то, что не спит, а, приподнявшись на локте, смотрит на нее. Вот его пальцы нежно тронули ее лоб, отвели прядку волос, губы коснулись груди. Но это уже не страстный призыв… Это приглашение отдохнуть, продлить наслаждение после бурного слияния двух тел…
Айдына улыбнулась, повернулась на бок и положила ладонь ему на грудь, ощущая животом его твердое бедро. Ей нравилось, что он не засыпает прежде, чем заснет она.
– Пить будешь? – спросила тихо и засмеялась.
– Теперь можно, – ответил Мирон и сам потянулся за чашей.
Он пил айран – пил большими шумными глотками. Айдына наблюдала за ним и жалела, что нельзя зажечь светильник. Зачем кому-то в аале знать, что в юрте Ончас не спят всю ночь? Мирон запретил. Она понимала: о ней он беспокоился. Боялся, что пересуды начнутся: мол, бегает их вождь, как простая девка, по темноте к пленному орысу. Только пересуды – не самое страшное. Вдруг кое-кто, воспользовавшись ее слабостью, смуту затеет? А смута сейчас страшнее вражеского набега…
Впрочем, ей не нужен был светильник. Она и без того видела: Мирон оставался воином даже сейчас. И было понятно, что, несмотря на жажду, лишнего глотка он не сделает – все в меру, чтобы не отяжелеть. Это нравилось Айдыне. Она, как воин, чувствовала воина.
– Поесть бы, – Мирон отставил чашу и посмотрел на Айдыну. – Подкрепиться немного…
– Чашу переверни, – засмеялась она. – Злые духи боятся перевернутой посуды.
И, уже не надевая рубахи, направилась к очагу. Выудила из котла кусок вареного мяса, положила на деревянное блюдо. Прихватила холстину, чтобы вытирать руки.
Ох, и любили, бывало, женщины Чаадара, собравшись в юрте Ончас, почесать языками. Спрятавшись за горой подушек, Айдына краснела до корней волос, слушая их откровенную болтовню о мужьях и любовных утехах. Конечно, она не раз замечала, как бьются за кобылицу жеребцы… И видела, что доставалось в награду победителю… Она росла в степи и любовные игры лошадей наблюдала с раннего детства. Но о том, что то же самое происходит между женщиной и мужчиной, узнала из тех разговоров, полных намеков, веселых хохотков и подмигиваний.