— Папочка, можно мы вместе поднимемся к маме? Я хочу вам кое-что сказать, — объяснила она свою неуместную просьбу.
— Ты уже до смерти надоела маме, — холодно отрезал Тасманов. — Говори здесь.
— Хорошо, — Черона послушно сложила на коленях руки и постаралась принять как можно более кроткий и доброжелательный вид. — Я вот что подумала, папочка… Ведь вы с мамой часто мне говорили, что я невзрачная, неуклюжая, тупорылая… так?
Тасманов помолчал, не вполне понимая, к чему ведется этот разговор.
— Ну, так, — буркнул он. — Ты что, считаешь, что это несправедливо?
— Справедливо, — Черона прижала руки к груди, — полностью справедливо! Поэтому я и подумала, что… может, с людьми у меня больше общего, чем с вами? Может, мне лучше покинуть Заповедную Высоту, чтобы… не беспокоить… — Черона грустно помолчала, а затем более бодро добавила: — А когда я стану лучше, я вернусь!
Тасманов молчал. Бесхитростное предложение дочери его просто поразило. Черона насторожилась.
— Да… как тебе… в голову такое пришло?.. — наконец через силу проговорил он и, не находя убедительных возражений, разразился ругательствами. — Как ты надоела со своими причудами! Вот теперь и до самостоятельности дошло! Отец с матерью уже недостаточно хороши!
— Папочка, но ведь я имела в виду только, что это я недостаточно хороша… — взмолилась Черона.
— Молчать! — крикнул Тасманов. — От твоей болтовни уже спасения нет… Запомни раз и навсегда: ты нам обязана жизнью, твой долг перед нами неизмерим, и ты навсегда останешься под нашим контролем, чтобы искупить свое существование! А чтобы ты как следует усвоила этот урок…
Без дальнейших рассуждений Тасманов схватил ее летающими цепями и рванул изо всех сил, переместив ее сразу на последний этаж каморки. Черона, привыкшая к подобному обращению и обычно переносившая захват цепей без единого стона, на этот раз жалобно закричала:
— Папа, мне больно, отпусти меня, пожалуйста!
Но Тасманов молча проволок ее по полу, бросил на кровать и незамедлительно придавил вращающимся прессом. Черона замолчала; Тасманов убедился, что она потеряла сознание. Однако его настолько захватила неоправданная, непреодолимая ярость, что он понадеялся при помощи спонтанной эксклюзивной расправы лишить наконец Черону излишней находчивости, а вместе с тем избавиться раз навсегда от необходимости что-либо ей объяснять. Не ограничившись обычным кратковременным прессованием, он прокатил по дочери пыточное приспособление насколько раз, а потом для надежности прижал пресс к ее голове и держал, пока не надоело.
После экзекуции Черона долго не приходила в себя. Тасманов и Матка надеялись, что она умрет, не побеспокоив их больше своей доверчивой приветливостью и никому не нужным дружелюбием, но постепенно Черона все-таки вернулась к жизни. Правда, теперь ее существование стало почти совсем незаметным, так что не чувствовалось особой разницы. Черона больше не плакала и ни о чем не просила. По прошествии некоторого времени Тасманову даже показалось, что в таком состоянии дочь, пожалуй, вполне терпима, и он проведал Черону на предмет надежности результата его воспитательных усилий. Он ласково предложил ей поиграть в ее любимые игрушки, которые так злили Матку; девочка, привыкшая к послушанию, безмолвно слезла с кровати на пол, но так и замерла с каким-то глупым плюшевым монстром в руке, бездумно глядя прямо перед собой. В другой раз Тасманов сказал, что разрешает ей погулять, и даже сам выволок ее на солнечную поляну; однако девочка, некоторое время в растерянности озиравшаяся вокруг, словно впервые видела место, вскоре неподвижно легла на землю, и Тасманов, оценив бессмысленное, изможденное выражение на ее лоснящемся от испарины лице, заострившиеся черты, набрякшие тени под глазами, запекшиеся губы, пришел к выводу, что в характере Чероны наконец-то удалось добиться очевидных положительных перемен.
Некоторое время неприметного существования девочки все были вполне довольны. Однако, несмотря на оптимистичные предположения, своенравная Черона вновь проявила себя с неожиданной стороны.
Черона никогда не приходила к матери без разрешения, но в этот раз осмелилась и появилась, нерешительно переступая и уныло волоча игрушку. Помявшись немного в отдалении и убедившись, что Матка от растерянности не может придумать, как отреагировать, Черона приободрилась и, неловко подбежав к матери, упала на колени.
— Мама, я чувствую, что умираю, — проговорила она, обнимая ноги Матки, которая вскочила с места, не находя от отвращения подходящего способа оттолкнуть дочь. Черона от волнения сразу расплакалась, но, запинаясь, поспешила произнести заготовленную речь, которой надеялась разжалобить родителей.
— Я знаю, что я неряха, неумеха и вообще ничто, — торопливо перечислила она, — но я хочу стать лучше, я ведь хочу! Я знаю, что я могла бы лучше… соображать… — за это время Матка уже отпихнула ее ногой, и Черона говорила, умоляюще сложив руки и потерянно глядя на нее снизу вверх. — Я знаю, что я могла бы многое сделать, многое… изменить, и зря вы мне столько запрещаете… — С каждым словом в ее голосе оставалось все меньше уверенности: похоже было на то, что абсурдность своего порыва, выглядевшего в глазах родителей претенциозным и чрезвычайно оскорбительным фарсом, она начала понимать сама. Матка смотрела на нее с совершенно невменяемым лицом. Черона сбилась.
— Если бы только папа не кричал на меня так часто, — решилась она продолжать.
В этот момент появившаяся за ее плечом имаго толкнула ее в спину. Черона упала вперед, и ее длинные волосы рассыпались по полу возле ног матери; Матка брезгливо отошла. Помедлив, Черона перевела дыхание, осторожно распрямилась и добавила:
— Если бы только имаго не били меня так сильно…
Другая имаго появилась перед ней и ударила каменной рукой в лицо. Черона сразу замолчала; из разбитого носа и губ ручьями полилась кровь. Матка уперла кулаки в бока, и на ее лице наконец начало появляться осмысленное выражение, а именно — безграничное бешенство.
— Да… как ты… смеешь заявляться сюда без спроса? — запинаясь от ярости, зашипел голос отца. — Как ты смеешь нам нравоучения читать?! — В следующее мгновение в руки девочки вонзились летающие цепи. Черона вскрикнула и перехватила их, словно пытаясь их ослабить. Еще несколько крючьев впилось ей в шею, ребра и позвоночник. Намертво вцепившись в дочь, Тасманов принялся трепать ее, как куклу, словно собирался разорвать на куски.
— Папочка, я тебя очень, очень люблю, — закричала Черона. — И маму тоже… И я вам очень, очень за все благодарна…
— Да… что ты вообще существуешь… это просто недоразумение какое-то!
— Да я не хотела вас обидеть, я не хотела!..
— Чем лучше стараешься тебя воспитать, тем ты становишься наглее!..
— Если бы ты только простил меня… — твердила девочка.
— Сколько раз я говорил тебе… — в бешенстве рванув цепи, Тасманов стряхнул худенькие руки дочери, чтобы она не мешала ему своим сопротивлением. — Не… не цепляться за цепи, не валяться на полу, не мять платье, не бродить где не положено, не болтать, не попрошайничать, не выдумывать, не ныть…
— Да я не хочу об этом ничего знать! — с внезапной яростью крикнула Черона и вскочила на ноги. Захватив связку цепей, она изо всех сил рванула их на себя; в следующее мгновение сквозь пространство Заповедной Высоты мелькнул вдруг какой-то другой, неуловимый мир, а когда непрерывность обманной материальности восстановилась, Чероны на Заповедной Высоте уже не было.
Черона стояла одна на высоком горном склоне. Бросив несколько нерешительных взглядов по сторонам, она убедилась, что никогда прежде не видела подобного места, и вообще как-то сразу почувствовала, что неизвестное пространство по сути отличается от Заповедной Высоты. Все здесь казалось отчужденным, словно погруженным в себя, как будто время остановилось. Черона привыкла, чтобы окружающая материальность, изменчивая и навязчивая, замыкалась на обитателе, внушая ему что-то, увлекая куда-то. Однако этот мир казался совершенно уравновешенным и как бы самодостаточным. Черона почувствовала, что и сама ощущает себя более основательно и надежно, словно ей сообщилась частичка окружающей неподвижности. По сторонам высились горные вершины, под ногами плыли облака, над головой сияло солнце. Вдоль склона спускалась вниз широкая пыльная дорога. Черона обернулась и увидела на вершине скалы огромный кубический дом с устремленным вверх выпуклым глазом прозрачного купола.
Поразмыслив и бросив еще несколько любопытных взглядов на уходившую со склона единственную дорогу, Черона все же решила, что целесообразнее начать знакомство с местностью с ближайшего объекта, то есть дома. Развернувшись, она начала взбираться на вершину склона, с удивлением отметив, что боль в боку как будто утихла.