Если Заповедная Высота увеличила географию обитания роя до масштабов планеты, то трансформа Матки позволила создавать неограниченное количество роев как таковых. После эксперимента появился второй вариант заражения человека паразитарным камнем. Воплощение Матки в физическом мире, которое я привыкла условно называть Второй формой, — отделившиеся репродуктивные органы первичной особи — обнаружило способность к живорождению плодущих самок-маток, которые, в свою очередь, самостоятельно обеспечивали для себя рой. Вторая форма не нуждалась в физическом контакте с самцом; в качестве сырья для создания маток использовались люди, завлеченные на Заповедную Высоту. На определенной степени обработки превращениями обманной материальности личность деградировала до утраты человеческой природы в плане осознания. Для создания плодущей самки требовалась группа жертв, которая после специфической подготовки сбрасывалась в область физического мира, где обитала Вторая форма. Взгляд этой кошмарной особи содержал низкочастотный импульс такой интенсивности, что телесные покровы жертв распадались на куски, а жизненная сила переходила к Матке, чтобы внутри Второй формы переродиться в качестве будущей основательницы нового гнезда. О подробностях этого процесса, поскольку он происходил в физическом мире, и о существовании Второй формы я долгое время не подозревала. В моих глазах все происходило так, как если бы некоторые люди исчезали с Заповедной Высоты так же внезапно и непостижимо, как появлялись.
Опасаясь моего побега, родители скрывали от меня мою человеческую природу, а информацию о физическом мире представляли под выгодным для них углом. Всю жизнь человечества я привыкла считать чем-то условным, неполноценным, предназначенным для переработки. Да и какое другое мнение сложилось бы о существах, любая жизнедеятельность которых неизменно завершалась атакой имаго: пересечение обманной материальности с физическим миром и начало нападения я при желании всегда могла наблюдать с Заповедной Высоты. Люди же, обитавшие в четвертом измерении, производили впечатление отвратительных, извращенных и совершенно невменяемых личностей. Для собственного удовольствия и оптимизации качества сырья отец, упражняясь в техниках разного рода психофизических манипуляций, постепенно довел искусство наваждения до создания организованных сообществ и даже целых обманно-материальных цивилизаций, обитатели которых формировали эквивалент социально-экономической, культурной и религиозной жизни. Например, товарообмен состоял в работорговле и продаже маточного меда и молока, имевших среди жителей Заповедной Высоты обращение в качестве дорогостоящих наркотиков, доступных лишь привилегированным слоям населения. Социальная и культурная сфера при всем многообразии форм сводилась в конечном итоге к тому, чтобы заставить жертв изводить себя изуверскими истязаниями и вступать друг с другом в различные противоестественные отношения. Религия представляла собой различные варианты культа имаго, которых жертвам внушали почитать как высшие, всесильные существа. От них обитатели Заповедной Высоты получали пищу, то есть переработанную человечину, сочившуюся у особей из отверстий на груди; в особых случаях появлялась плодущая самка и, как святыню и знак особого расположения, передавала служителям культа маточные продукты, от которых люди, казалось, становились еще безумнее. Апофеозом многообразных бесчинств служили масштабные религиозные празднества; массовые оргии и казни, сопровождавшиеся во время этих мероприятий всеобщим беснованием, длились иногда непрерывно по несколько недель. К завершению церемоний элита, объединявшая в себе функции аристократии и священства, пропадала из обманной материальности, чтобы переродиться в недрах Второй формы, рабы и чернь оказывались в основном перебиты, а рядовые обыватели, впавшие от изнеможения в забытье, рассеивались по Заповедной Высоте в поисках новых приключений.
Родителей чрезвычайно забавляли все эти безобразия. Отец участвовал в процессе непосредственно, внося под настроение коррективы по ходу действия, а Матка смотрела через свое зеркало, перед которым всегда сидела в узловой зоне Заповедной Высоты. Я тоже посильно участвовала в мероприятиях, а именно: обязанность убирать всю грязь, остававшуюся после беспорядков, была возложена на меня; а поскольку населенных областей на Заповедной Высоте было великое множество, ни один день не проходил для меня без утомительного оттирания крови с плит опустевших храмов и площадей.
Что касается остальных моих занятий, то отец всячески загружал меня изучением едва ли не всех областей человеческого знания, возникших за прошедшую историю цивилизаций. Принуждая меня заучивать наизусть огромные объемы информации, он ничего не разрешал применять, мотивируя тем, что я неумеха. Как я теперь понимаю, он вовсе и не рассчитывал ничему меня учить, а просто надеялся, что я от переутомления получу психическое расстройство.
Если я заканчивала всю работу и отвечала все уроки, а выдумывать очередную придирку, чтобы назначить мне какое-нибудь наказание, отцу не хотелось, он разрешал отдохнуть. Поначалу родители пытались запретить мне находиться в свободное время где-либо, кроме моей комнаты. Но сидеть без всякого удовольствия в каморке мне не нравилось, поэтому в качестве единственного доступного развлечения я все равно тайком выбиралась на прогулки по зонам четвертого измерения, как бы ни были некоторые из них отвратительны. Материальные переходы на Заповедной Высоте отсутствовали, но изменение состояния сознания влекло за собой перемещение — в какую-нибудь новую, неизведанную область или любую из произвольно выбранных знакомых. Заметив мои манипуляции, отец придумал своеобразный компромисс: он запугал меня выдумками о том, что в лабиринтах Заповедной Высоты отдыхают имаго и, если я их потревожу, они меня съедят; после чего создал для меня полянку, где я должна была гулять только с его разрешения и под его присмотром. Впоследствии я поняла, что отец боялся утратить надо мной контроль. Опыт управления состоянием сознания формировал волю и выдержку, вел к снижению внушаемости, а там и до моего побега недалеко. В конце концов так все и произошло, но в оправдание отца можно сказать, что он сделал все от него зависящее, чтобы этого не случилось.
Отец постоянно внушал мне, что я недостаточно хороша и должна стараться изо всех сил, чтобы заслужить положительное отношение. Вопрос о том, как же получилось, что у таких замечательных родителей оказалась такая неполноценная дочь, мне и в голову не приходил. Каждое мгновение своей жизни я только и старалась угодить единственным в мире, кого знала и любила, но все-таки оставалась невзрачным, неуклюжим, бездарным, бестолковым и, в общем, неподходящим ребенком.
В пример отец всегда ставил мне Матку. Она была "белиа" — "самая совершенная"; еще он называл ее "дара", что значило: "моя бесценная", "моя плоть и кровь". Я тоже любила маму и считала ее самой лучшей. Мы по сути не общались, но ее красота не требовала дополнительных аргументов: ее самоуверенная улыбка, рассеянный взгляд сапфировых глаз, лунно-белая кожа, словно сиявшая собственным светом, точеная фигура, плавная походка оставляли впечатление силы, изящества и гармонии всех качеств; Матка внушала любовь сама по себе. Меня изредка допускали к ней с визитом. Мама никогда ничем не занималась, только сидела перед зеркалом и любовалась на себя, и почти все время молчала, а если что и говорила, то невпопад; но все равно я, бывало, шла на многие жертвы и унижения, чтобы выпросить разрешение побыть возле нее, хотя больше ни о чем никогда не просила. Матка терпела меня неохотно, а отец посмеивался; впрочем, мне и в голову не приходило, что могло быть иначе.
Поначалу меня пытались кормить человечиной, но вскоре от этой идеи пришлось отказаться, так как я, во-первых, не переносила сырое мясо, а во-вторых, до обморока боялась даже близко подходить к имаго. От диеты из кровавой каши я сразу заболела, и отец неохотно пошел на уступки, разрешив мне питаться маточными медом и молоком. Однако он все время ругал меня за то, что я такая привередливая, и строго следил, чтобы я не съела больше прожиточного минимума. Я боялась упреков отца и привыкла оставаться голодной.
Зона, в которой я жила, представляла собой комнату, части которой видоизменялись сообразно намерениям отца: появлялись и исчезали вещи, необходимые для назначенных им занятий, добавлялась дверь, ведущая на лужайку, если отец считал, что я должна пойти прогуляться, по вкусу отца менялась форма и размеры помещения — например, возникали лишние углы, исчезал потолок и прочее. За пределами комнаты, если отец не выводил крыльцо на лужайку, не было ничего. Со временем отец сформировал несколько дополнительных версий моей комнаты, в которые перемещал меня в случае необходимости осуществить какое-либо наказание. Эти альтернативные зоны составляли условный ряд от скудно обставленной комнаты без окон, с сырыми каменными стенами и блеклым освещением, похожей на тюремную камеру, до простиравшейся во все стороны пустоты, в черноте которой одиноко плавала заляпанная кровью ржавая железная кровать с привинченными к ней наручниками и цепями. Скрытые этажи использовались в сочетании с другими средствами воспитательного воздействия на меня. Например, чтобы получше привлечь мое внимание, отец пользовался летавшими в пространстве цепями с зазубренными крючьями на конце, намертво впивавшимися в тело. Правда, в действительности такой захват мало способствовал сосредоточению внимания, и мне стоило больших трудов понимать отца, но, как я впоследствии поняла, мое послушание ему вовсе не было нужно, хоть он его и требовал.