— Ух ты! — обрадовалась Матка, рассматривая сияющее отражение, — занятно… — Она приподняла над плечами копну пепельных волос и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину. — Только вот одета я что-то простенько… — надула она губки. — Ты бы хоть цацек добавил!
— Каких тебе "цацек"?
— Брюликов!
На открытых участках тела Матки немедленно появились тяжеловесные украшения из крупных прозрачных камней.
— Другое дело! — обрадовалась она, с удовольствием разглядывая браслет с алмазом размером в голубиное яйцо, и недовольно развела руками. — Я так и буду стоять?
Возле нее появилось кресло, в которое Матка упала с таким видом, словно смертельно устала от непосильных трудов, и по обыкновению перекинула округлые ножки через подлокотник. Тасманов засмеялся.
— Эх, не осталось рук, чтобы тебя ущипнуть, — подосадовал он.
— И хорошо! — запальчиво возразила Матка.
— Меня тут одна деталь смутила… — Матка сделала изумленные глаза, — да нет, золотко, в твоей божественной красоте все безупречно… Но тебе не показалось, что сигнал от роя, я имею в виду, при прощупывании физического пространства, шел как-то… странно?
Матка задумалась и нахмурилась.
— Зигзагообразно?
— Да.
Матка сосредоточилась.
— Ты можешь определить источник преломления?
В темной части пространства побежали изображения физических объектов: группы имаго, горные пустоты, гроты, глубже под землю… Сигнал свидетельствовал о массе паразитарного камня не вполне понятной формы, но очевидно колоссальных размеров, — подобных циклопических объемов особь прежде невозможно было и вообразить. И все же, чем настойчивее она направляла сигнал в область преломления, тем сильнее он дробился, словно во множестве осколков разбитого зеркала, и, отражаясь, возвращался обратно. Матка покачала головой.
— Посмотри в зеркало и вели ему показать то, что ты не видишь, — потребовал Тасманов.
— Но с чего ты взял, что это поможет? — удивилась Матка.
— Попробуй, — повторил Тасманов.
Матка подошла к зеркалу и, заглянув в темно-зеленую глубину, спросила о том, чего не понимала.
В то же мгновение ее отражение исчезло, и из зеркала на нее взглянула исполинских размеров тварь, казавшаяся кошмарным двойником Матки. На длинных, тонких, как у богомола, ногах, приплясывающих в медленном и бессмысленном, как сон, танце, протягиваясь от стены к стене безразмерного подземного грота, громоздилась набухшая, как почка размером с дом, туша с огромными, усеянными острыми зубьями клешнями, увенчанная изящной женской фигурой. Верхняя половина тела чудовища в точности повторяла облик первичной особи: тонкая талия, полная грудь, золотые волосы и каменные глаза.
Матка, вскрикнув, закрыла руками лицо и упала в кресло.
— Что это? — угрожающим тоном спросил Тасманов.
— Я не знаю, — пролепетала она, отворачиваясь.
— Ты мне врешь. Я чувствую, что ты догадалась.
Тасманов подождал.
— Ну?..
— Я не помню… — неохотно начала Матка и поежилась. — Это все твои причуды! — пожаловалась она затем. — В общем… кажется… тогда, во время эксперимента. Понимаешь, я ввела зародыш, но не смогла вытащить жало. И оно оторвалось, то есть вместе с маткой. Я больше ничего не помню.
Тасманов мрачно молчал.
— Но, наверное, оно как-то мутировало и… убежало, — робко добавила Матка.
— Почему ты сразу не сказала?
— Ой, это было так неприятно, так страшно, что я сразу забыла…
— Ну кто так рассуждает при эксперименте?! "Неприятно", — передразнил он ее, — сразу надо фиксировать результат, а то потом проявится побочный эффект, и будет куда как неприятнее!
— Да перестань ты! — крикнула Матка, — я тебе не подопытное тело, знаешь, как больно было, тебе отчет написать на двадцати листах?
Тасманов раздраженно вздохнул.
— И что, по-твоему, это все… могло так сильно разрастись?..
Матка насупилась и примолкла.
— Выходит, что могло…
— И та особь под землей, это тоже ты?..
Матка неохотно кивнула.
— Та я, которая здесь, это… я, а та, другая я, это матка.
Объяснение выстраивалось в систему. Хотя оставался вопрос о соотношении функций различных ипостасей Матки, можно было предположить, что со временем взаимодействие устроится.
— Ладно, — задумчиво заключил Тасманов. — Давай все-таки попытаемся ответить на твой первоначальный остроумный вопрос: что случилось. Не хныкать! — одернул он нетерпеливо вздохнувшую Матку. — Значит, мы находимся в каком-то нематериальном, четвертом измерении.
— Причем это измерение и есть ты, благодаря чему здесь можно делать все, что угодно!
— Ну, насчет "что угодно" — не обольщайся… Дальше. Матка оторвалась, разрослась и убежала. Или наоборот: убежала и разрослась… Неважно. Лучшая часть тебя перешла сюда…
— Ну, насчет "лучшей" — это ты погорячился…
— Причем в целом восприятие роя, физической материи и людей у тебя не нарушено.
— А ты теперь воспринимаешь человеческий мир через меня.
— Да.
— Твое физическое тело вместе с человеческими чувствами распалось при эксперименте.
— Его больше не существует, — подтвердил Тасманов. — Остается последний вопрос. Где зародыш?
Тасманову хотелось думать, что эмбрион погиб вместе с его физической оболочкой, — могло же ведь и такое случиться. Но вместо удобного объяснения у него возник вопрос на другую тему.
— Ты мне можешь объяснить, что это за плач все время слышен?..
6. Заповедная Высота
Из книги Чероны-Бели "Открытие памяти":
Я родилась на Заповедной Высоте. Родители нашли меня в комнате, которая возникла там вместе со мной и которую я, пока оставалась на Заповедной Высоте, впоследствии почти не покидала. Это был крошечный пятачок пространства, похожий на кукольный домик — мебель, пухлая, как самовар, и розовые занавески на окнах, выходивших в абсолютную пустоту; видимо, таковы оказались представления отца о подходящей детской. Поскольку я постоянно находилась под воздействием внушения, долгое время я не осознавала, что в отличие от Матки и Заповедной Высоты обладаю физическим телом, и не задумывалась о возможности освободиться из четвертого измерения, спустившись в трехмерный мир.
Первое, что, должно быть, следует сказать о моей жизни, — о привычной остальным людям конфигурации пространства, соответствующих свойствах материи и психики я и не подозревала. О предыдущих занятиях моих родителей — человеческой биографии отца, исходной форме Матки и первоначальной структуре роя я тоже не имела ни малейшего представления и считала само собой разумеющимся, единственно возможным тот порядок, который установился не ранее как с моим рождением. Поэтому, хотя мне остается только догадываться о деталях эксперимента, приведшего к расколу мерности пространства, раздвоению Матки и разным другим причудливым эффектам, я могу предоставить самые подробные сведения о монструозной реальности, которая образовалась в результате.
Заповедная Высота — так я привыкла называть свой дом, подразумевая прежде всего четвертое измерение, в которое превратился мой отец, а не служившее какое-то время мастерской отца одноименное место в земном мире, — представляла собой, насколько я могу судить, материализованный поток фантазмов подсознания. Отцу, как я впоследствии поняла, при человеческой жизни было свойственно стихийное мифопоэтическое мышление, а при эксперименте психическое ядро его личности обрело независимое воплощение.
Материальность Заповедной Высоты состояла из набора сигналов, способных перенастраиваться с трехмерного пространства на нефизическое и обратно, поэтому четвертое измерение также называют "обманным" или "блуждающим". Отец кодировал силовые импульсы с помощью особого языка, звучавшего непосредственно на частоте телесной структуры объекта. Таким образом любая часть Заповедной Высоты могла проявиться в любой точке трехмерного пространства и забрать все, что отец мог так или иначе заметить, а любая фантазия отца (его поток сознания трудно назвать мышлением в собственном смысле слова) превращалась в реальность.
Чтобы передать хотя бы приблизительную информацию о том, в каких условиях я воспитывалась, и подчеркнуть их отличия от жизни в физическом мире, я должна затронуть тему, понимание которой потребует некоторой доли воображения, поскольку никаких аналогий у людей, не испытавших контакта с Заповедной Высотой, нет и теперь уже никогда не будет, а именно — перевод некоторых слов и выражений голоса Заповедной Высоты на человеческий язык.
Здесь приходится оговориться, что ни голос, ни язык не следует представлять, исходя из человеческого опыта. Голос отца не походил на человеческий. Когда он говорил, казалось, что все тайные силы мира говорят одновременно множеством голосов; если он хотел что-либо внушить любому человеку, сопротивление практически исключалось, так как каждый принимал этот непостижимый голос за свои собственные мысли; а если бы человек попытался воспроизвести речь отца, то убедился бы в технической невозможности подобного подражания: ни для слуха, ни для речевого аппарата человека язык Заповедной Высоты не приспособлен, а потому те немногие слова и выражения отца, без которых я не смогу обойтись в своем рассказе, я приведу в упрощенной транскрипции постольку, поскольку они звучали не сами по себе, а в диапазоне слухового восприятия.